Безвременье - [2]

их спасают стены

скал Кавказа. Горный лес,

как своя рубаха,

ближе к телу, чем прогресс,

и теплее страха.

Они пили кровь из вен,

ели мясо с плоти.

В простоте не до измен

– как орлу в полёте

ни до сна и ни до зла

не бывает дела.

Где там царская казна,

где здесь небо, где весна,

где воровка Бэла?

4

Вот с печоринской тоской

он с войны вернулся,

и в людской земной покой

заново проснулся.

Революция, костры,

Ельцин, баррикады.

Были рвения чисты,

пламенели взгляды.

Он поехал в Белый дом:

– Автомат дадите?

Да́-ди да́-ди да́-ди да́,

раскалились провода.

Телефонные разборы,

и войска вернулись в норы.

5

Так закончилась держава,

распадаясь на куски,

перекошена и ржава.

Ликовали дураки:

подавайте им свободы

от порядка и труда.

Закружили хороводы

в занулённые года.

Так закончилась эпоха

ожидания конца.

И не то чтоб очень плохо,

и не то чтоб слегонца.

Жизнь как надо, так и била.

Продолжается распад,

чтоб из пепла, чтоб из ила

вырос новый зоосад.

6

Друг наш был чуть-чуть причастен

к этой суетной возне,

видел войсковые части

и на танковой броне

рисовал слова о мире

и светло смотрел туда,

где в психушечном сортире

звонко капала вода.

7

Но об этом чуть позднее…

Потерявши интерес

к переменам в сучьем мире,

к распасовке сырных мест,

он решил искать изъяны

всюду, где способен ум,

где бананы обезьяны

делят, захвативши ГУМ,

суммы прибылей итожат

и качают нефтегаз.

Все куда-то что-то ложат,

про какой-то там запас.

Диковато, страшновато,

как в Сухуми в день войны —

обезьяны, обезьяны,

свиньи, трупы, пацаны,

поливающие красным

серый пасмурный асфальт.

Хороши людские массы.

Ирвинг Шоу, Оскар Уайльд,

Борхес, Сэлинджер, Бердяев

– не спасительный заплыв.

Обезьяны смотрят в окна,

рты клыкастые открыв.

8

И тогда герой наш трудный

жить решает поперёк.

И одним прекрасным утром

отправляет в «Огонёк»

фотоочерк о злодействах,

о безумиях войны,

о жиреющих семействах

на развалинах страны.

А потом берёт «Лимонку»

и газетной полосой

в службу одному подонку

бьёт с размаха по другой…

9

Так рассудок раздуален —

Янус, анус, рыбий глаз.

Кто там – Троцкий или Сталин?

Пастернак или Булгарин?

Чацкий или Фантомас?

Всюду ездиют машины,

люди в штатском тут и там.

Словно цапля бьёт с вершины

острым клювом по пятам.

И на брюшке, как лягушка,

ускользая от властей,

наш испуганный Петрушка,

словно рыба без костей,

научился сквозь решётки,

мимо пуль, тончей чем щель,

находить в своём рассудке

одинаковых плащей

недосмотры, верхоглядство

и скользить, скользить, скользить.

Пить то водку, то лекарство,

лишь бы день ещё прожить.

10

Тяжело дышать в угаре

можно месяц, можно три.

Говорят, соседский парень

удавился на двери.

11

Снова запертые двери.

Снова окна не туда.

Снова каждому по вере.

Снова счастье и беда,

как свобода и убийство

заплелись в один узор.

Как тут, братец, не витийствуй

и не ширь свой кругозор,

если ты блюдёшь законы

жития для бытия,

деревянные иконы

словно крышка для тебя.

12

Удивительная штука.

Вот, казалось бы, финал.

Вроде больше нету друга.

Кто-то друга доконал.

Здесь пора поставить точку,

сделать вывод и мораль.

Только суждено листочку

приоткрыть святой Грааль.

Не по вымыслу писаки,

ни по сказочной игре,

а затем, что свищут раки

соловьями на горе,

то ли ленинской, а то ли

воробьёвой. Свист такой,

что бумага поневоле,

тянет ручку за рукой,

заставляя ум поспешный

медлить словом при письме,

преломляя призрак внешний

в образ вечный, близкий мне.

Бертолетова соль

13

Я один остался в поле

боя неба и земли.

Мы три пуда съели соли —

бертолетовой зимы.

Мне ж теперь – ещё три пуда,

словно заключил пари…

Ты куда слинял, паскуда?

– Милый мой, ты у меня внутри.

14

В ту тоску, не ведая закона,

как заблудший Фауст из огня,

я позвал. И старая икона

мне кивнула. Не прошло и дня,

словно испарились некрологи,

позабылись слухи, словно ты

не ходил по той чумной дороге

и не пил отравленной воды.

Появились новые рассказы

о твоей не сказочной судьбе,

будто ты посажен за проказы

в психбольницу новым КеГеБе.

15

Хором древнегреческих трагедий,

родом из студенческих времён,

как медведи на велосипеде,

выехали несколько имён.

И запели вести о герое

времени не нашего, не тех

деловых побудок и отбоев,

где умами властвует успех.

Чем-то ты их сдуру осчастливил —

и решили клетку приоткрыть,

выпустить по солнечным извивам

погулять и рыбку половить.

16

Встретились. Молчали. Отвечали.

Без вопросов. Точно и впопад.

И берёзы гривами качали.

И молчали тени за плечами

И боялись посмотреть назад.

Пили пиво крепкое со спиртом,

в соль земную окуная хлеб.

Был одет ты в тело, словно в свитер,

как на кол натянут на скелет.

17

Вот в одну из встреч таких, где слово

уходило на вторую роль,

ты сказал, что там со мной готовы

говорить, – и ты уж соизволь…

Зелёное солнце

18

Не вдаваясь в длинные детали,

я скажу вам, что за пять минут

я узнал так много, что едва ли

сто веков в свои кресты вожмут.

То – оно, – похожее на солнце

и на книгу в круглом переплёте,

где слова меняются от взгляда,

где всё было, есть и будет вечно,

где одной рукой подать до ада,

а другой – до рая… Бесконечно

всё, что появилось. Всё, что будет, —

ведомо, и не мешают страсти.

Где разбить единое на части

невозможно. Где земля – песчинка.

Где вселенных больше, чем иголок

хвойных в неосвоенной Сибири.

Где пушинка весит больше гири.

Где снежинка светит дольше солнца.