Безумный лес - [25]

— Ты заметил? Я посадила Корноухого на цепь. Это самый злой пес на нашей улочке. Я привязала его, чтоб он тебя не укусил. А потом больно отхлестала. Слышал, как он скулил? Нет? Тогда, может быть, тебе интересно узнать, за что я его отхлестала?

— Нет. Неинтересно.

— Я побила пса, потому что так нужно. Нужно было, понимаешь? Я побила его, чтобы он больше не смел на тебя лаять. Мама сказала, что ты теперь будешь жить у нас. И еще мама сказала, что ты останешься у нас надолго. И поэтому… раз ты теперь свой человек и будешь жить у нас долго, Корноухий не должен на тебя лаять. Я очень сильно побила его. Теперь уж он запомнит и в другой раз не станет на тебя лаять.

Я много чего насмотрелся и умел держать себя в руках. Но сейчас от жалости к Корноухому, которому досталось от Филипаке и от Деспы, сердце мое сжалось. Я чувствовал, как оно тяжелым камнем повисло в груди.. И пробормотал:

— Спасибо, Деспа. Спасибо, что подумала обо мне. Ты очень любезна. Но все-таки, по-моему, не нужно было бить собаку. Такая милая девушка…

Она вдруг сразу переменилась в лице. В ее черных глазах вспыхнул темный огонь. Она потянулась было обнять меня. Но спохватилась. Закусила губы и проговорила смиренно:

— Ты так думаешь? Ты в самом деле считаешь, что я мила?

— Да, Деспа. Я так считаю. Ты мила. Даже очень мила.

Смирения девушки как не бывало. Она нахмурилась. Стиснув зубы, процедила:

— Нет, это неправда. Ты врешь.

— Да нет, Деспа, я говорю правду.

Повелительным тоном она приказала:

— Поклянись. Поклянись, что сказал правду.

По улице, вздымая мелкую белесую пыль, катилась целая свора возбужденно лаявших собак. Они останавливались, бросались в драку, зубами хватали друг дружку за горло. Почти все они были в крови. Я замолчал. Деспа тоже умолкла. Собачонка, из-за которой затеялась драка, маленькая, брехливая шавка с гноящимися глазами, бежала, задрав хвост. Деспа посмотрела на собачонку, и в глазах ее полыхнул огонек. Потом огонек съежился и потух, точь-в-точь как в лампе, на которую подули. Собачонка метнулась прочь. Возбужденная свора кинулась следом. Шум затих вдалеке.

— Поклянись, — снова приказала мне Деспа. — Поклянись, что сказал правду!

Я собрался с мыслями. И ответил:

— У меня нет такой привычки — клясться. Ты должна поверить мне на слово.

— Клянись! Клянись, что все, что ты мне сказал, — правда! Если не поклянешься, я тебе не поверю. Слышишь? Поклянись сейчас же, а не то… А не то худо тебе придется.

Дело осложнялось и запутывалось. Я решил любой ценой выпутаться из затруднительного положения. У меня был только один выход: сыграть ту роль, которую требовала от меня смуглая девчонка. Я напустил на себя торжественный вид. Приложил правую руку к груди. И произнес:

— Будь по-твоему, Деспа. Смотри, я клянусь, что, называя тебя милой, я говорил правду и только правду.

Она бросила на меня косой, злобный и непримиримый взгляд.

— Как бы не так! Это вовсе не клятва. Ты ведь ничем не поклялся. Если хочешь, чтобы я тебе поверила, поклянись своей жизнью.

Цена не показалась мне слишком высокой. Я подчинился. Приложив руку к сердцу, поклялся, как она велела. Она смотрела на меня. Слушала. Словно тысячью глаз смотрела, словно тысячью ушей слушала. Теперь моя клятва, неискренность которой ускользнула от ее внимания, пришлась ей по душе. Она засмеялась счастливым смехом. Странные глаза ее, круглые и черные, как деготь, посветлели.

Мне следовало бы тотчас удалиться. Но дьявол втерся между нами и подбил меня задать вопрос:

— А теперь скажи мне, где это ты научилась так свирепо браниться, так ужасно сквернословить? У тебя это получается просто мастерски.

Мне подумалось, что эти слова вновь приведут ее в ярость. Но этого не случилось. Наоборот, голос девушки стал мягким и нежным.

— От мамы, Желтушный. От моей мамочки. О! Если бы ты слышал, как она честит моих братьев! Бывает, что не постесняется даже огреть их палкой.

— А почему она их ругает? Почему бранит? Почему бьет?

— Да потому, что если бы она их время от времени не бранила и не ругала, они бы и вовсе разленились, перестали бы работать, только и знали бы что шляться по трактирам да по кафе, бездельники.

— Хорошо, — сказал я, — я понял. Но ведь госпожа Арэпаш — женщина пожилая. Ей дозволено говорить и делать что вздумается. А ты… Ты ведь еще девочка. А такая девочка, как ты, не должна давать воли языку. У девочек, которые сквернословят… — Я запнулся.

— Ну, говори же, что случается с девочками, которые сквернословят?

Я не ожидал вопроса. И произнес, заикаясь:

— У них начинает пахнуть изо рта.

Она набросилась на меня:

— А откуда ты знаешь? Ты что… Ты много целовал девочек?

Я хотел было, назло ей, ответить, что не только целовал многих девушек и даже женщин, но даже и спал с ними. Но спохватился, решив, что не стоит подливать масла в огонь. И мягко возразил:

— Да нет же, Деспа, нет. Я до сих пор не поцеловал еще ни одной девушки.

— Снова небось врешь безбожно?

— Нет, Деспа. Я сказал тебе истинную правду. Как ты просила.

— Врешь! Врешь как сивый мерин. Уши вянут. Не может быть, чтобы ты еще не целовал девушек. Филипаке на что моложе тебя, а уже целовался со многими.