Безумный лес - [21]

Кончив, я взглянул на однорукого. Его страх прошел. Он торопливо писал левой рукой. И, казалось, был счастлив.

Подписавшись под своим сочинением, я подошел к кафедре и вручил работу учителю. Тот положил ее в портфель.

Выйдя на школьный двор, я принялся расхаживать вдоль стен. Чуть не задохнулся от зловония, которое исходило от уборных. К горлу подступила тошнота. Я закурил сигарету, после чего вонь показалась мне не столь нестерпимой.

Вскоре следом за мной вышел и Филипаке Арэпаш. Он был весь в поту, словно выкопал в одиночку целый колодец.

— Черт бы побрал это сочинение, дружище! Мне было бы легче с одной рукой валить лес, орудуя пилой и топором, чем написать эти две страницы.

— Довольно сравнений. Расскажи лучше, как получился рассказ?

— Немного путаный. Вся надежда на снисходительность Туртулэ. Если с письменной работой все обойдется, то уж устный-то экзамен я наверняка сдам и переходной балл будет обеспечен.

Солнце стояло в самом зените. Во дворе, покрытом щебнем и пылью, воздух раскалился до предела. Однорукий вытирал с лица пот то здоровой рукой, то увечным почерневшим обрубком.

— Ты не хочешь пойти ко мне? — спросил он.

— А это далеко?

— На Дунайском проспекте, у самой заставы.

— А твои родители не рассердятся, если ты приведешь им в дом незваного гостя?

— Какие родители? Я живу с одной матерью… А мама… если и рассердится, то это ее дело. К вечеру подобреет. Но я думаю, не рассердится. К нам всегда ходит много народу.

Мы отправились. Опять хромой с безруким! Вдвоем мы составляли весьма забавную пару. Встречные прохожие оборачивались и либо глазели, как я хромаю, либо бесцеремонно разглядывали почерневшую культяпку Филипаке. Хромой с безруким!.. Безрукий с хромым!..

По дороге мы миновали то место, где некогда находилось шумное кафе господина Мильтиаде и знаменитый магазин «У невесты»… Прошли мимо статуи генерала Манту с его застывшей улыбкой. Снова оказались на длинном и широком бульваре, носившем название Дунайского проспекта, который сразу за примэрией переходит в проселочную дорогу и тянется через окраины города на юг, до пересечения с железной дорогой, после чего теряется в полях.

Когда мы оставили позади несколько больших пустырей, заросших буйным бурьяном и заваленных мусором, с редкими старыми ивами, однорукий указал мне поворот на улочку, имевшую совсем деревенский вид; сворачивая в сторону от обсаженной деревьями дороги, она ныряла в море тополей и ив, дикой мирабели и густой колючей акации. Я посмотрел и увидел, что где-то далеко, у горизонта, улочка, которую указал мне мой новый приятель, поднималась в гору и терялась среди зарослей подсолнухов и кукурузы.

— Вот, дружище, это и есть наша улица.

IV

Семья Арэпашей, как я узнал от однорукого, занималась земледелием. Она была довольно большой и жила в старом крестьянском доме из четырех комнат с галереей. Просторный, ухоженный двор уже свидетельствовал об устроенности и даже о достатке. В Омиде, будь у нас такой дом, столько живности и солидных пристроек, мы стали бы предметом зависти всего села и по праву прослыли бы чуть ли не самыми состоятельными крестьянами во всей длинной, узкой и убогой долине Кэлмэцуя! А это совсем другое дело! И конечно, тогда бы я ни за что не ушел из дома искать счастья по свету. Как сложилась бы моя судьба? Может, так было бы лучше. А может, и хуже. Как знать!..

Оглядевшись, я увидел, что в одной части двора росли не только кривые колючие акации, но и деревца мирабели. В глубине, под беспощадными лучами полуденного солнца, окружая болотистое озерцо, поднимался настоящий лес стройных тополей и серебристых ив. Чуть в стороне виднелось несколько вишневых деревьев.

Следом за Филипаке я вошел во двор, но тут огромный мохнатый пес высунул свою морду из какого-то курятника и, увидев меня, свирепо залаял. Однорукий подозвал пса:

— Ко мне, Корноухий!

Когда пес, подбежав к хозяину, стал обнюхивать его ноги, тот носком ботинка пнул его в бок. Собака кубарем покатилась по пыльной земле, поднялась и, поджав хвост, с визгом бросилась прочь. Я с неприязнью взглянул на однорукого:

— За что ты ее?

— Как за что? Собака на то и есть собака, чтоб ее бить. Впрочем, можешь убедиться — она на меня нисколько не в обиде. Сейчас я ее позову.

Филипаке свистнул. Радостно виляя хвостом, пес подбежал к хозяину и начал лизать ему ноги. Мне приходилось видеть даже людей, которые лизали ударившую их руку. Поэтому я и не подумал презирать Корноухого. Гнев, вспыхнувший в моей душе, не прошел, но я решил, что благоразумнее не показывать его. Все-таки однорукий понял мое состояние, оставил собаку в покое и учтивым жестом пригласил меня в дом. Я пошел за ним. Мы оказались в просторной побеленной комнате с желтым глиняным полом. В глубине у стены стояли широкие деревянные нары, покрытые циновками.

— Вот здесь, дружище, спим мы, братья.

— Сколько же вас?

— Всего пятеро. Был бы жив отец, нас было бы десятеро, возможно, даже больше; а так нас всего пятеро.

— По-твоему, этого мало?

— Нет, но лучше, если бы нас было человек десять — двенадцать.

Он помолчал. Потом сказал:

— В передней комнате спит моя сестра. Я вздрогнул: