Безумие Дэниела О'Холигена - [108]

К девяти часам, когда прибыли остальные сотрудники университета, люди Маллета уже окопались. Фаланга громкоговорителей прикрывала левый фланг, сомкнутые шеренга телексов, компьютеров, принтеров и телефонов держали центр, а камеры и микрофоны щетинились справа под защитой софитов и прочих невероятно сложных электронных устройств.

Последовал незамедлительный протест со стороны факультета биологии, собиравшегося воздвигнуть лазерную жаровню как раз там, где журналисты установили пульт управления. Вскоре обнаружилось, что Маллет завладел единственной на площади электроточкой, а без нее у отделения исследования поведения не будет работать электростимулятор. Их собака Павлова была уже настолько одурманена проведенными в лаборатории годами, что предварительно нуждалась в близкой к летальной дозе вольт, чтобы овладеть новыми рефлексами.

Маллет был готов к тому, что его шоу вызовет многочисленные споры; когда страсти накалились до угрозы кулачного боя, он кивнул радиотехнику, который немедленно включил двадцать динамиков, окативших всех тысячей ватт свирепой поп-музыки. Всякие речи стали бессмысленны, и спор, следовательно, невозможным. Даже приближение к территории факультета журналистики было столь болезненным для слуха, что биологи, психологи и иже с ними, злобно ворча, отступили и принялись устраиваться в других местах.

Патрулируя площадку факультета коммуникации, доктор Фарк чувствовал себя вполне удовлетворенным. Медиа-шоу обещало стать событием, остальные факультеты тоже, похоже, не оплошают. Если легкое облачко и обозначалось в это утро, то тень его падала за павильон факультета коммуникации на то место, где Дэниел О'Холиген обычно устраивал свои экзотические диверсии; доктор Фарк заметил, однако, что, невзирая на общую нехватку территории, никто на этот клочок не покушался. Ходили слухи, что Дэниел уволился и пребывает сейчас в больнице для умалишенных, но все были слишком заняты, чтобы выяснять подробности. Так или иначе, доктор Манганиз в должное время обнародует приказ.

Новым событием Дня открытых дверей стала экспозиция отделения связей с общественностью. Билли Миллера — младшего брата Шарлин — на день отпустили из тюрьмы «Бенмор Минимум», чтобы организовать показ, и даже настойчивое присутствие рядом с ним вооруженного охранника не смогло стеснить его фирменного стиля. Он воздвиг белую палатку, внутри которой хирургически усовершенствованная грудастая девица выпекала в жаровне горы воздушной кукурузы. Билли в ужасном клетчатом костюме находился снаружи, практикуясь в жонглировании теннисными мячами. Наблюдая эту картину, доктор Фарк не в первый уже раз задумался, не слишком ли далеко зашел поворот университета в сторону практических навыков, и как раз приближался к выводу, что, пожалуй, да, далеко, когда его отвлекло величественное прибытие к главным воротам огромной лошади, запряженной в тяжеленную, с плоской платформой повозку.

То был Августин — жеребец-тяжеловоз, который без особых усилий тащил за собой шеститонные немецкие дроги и в легком ритме направился к тому месту, где Дэниел обычно раскидывал экспозицию отделения средневековой литературы. Земля задрожала под ногами доктора Фарка, когда конь и повозка загромыхали ему навстречу, и он испуганно подпрыгнул при рыке «Тпру-у!», раздавшемся с высоких козел повозки. Августин остановил устрашающие свои конечности, и копыта его вонзились в землю с такой силой, что, пока движение повозки затухало в огромных лохматых ногах животного, в земле образовались глубокие борозды. Доктор Фарк, пригвожденный ужасом, не тронулся с места, хотя повозка продолжала двигаться в его направлении. В паре футов от столкновения все замерло, игривый жеребец опустил голову на уровень головы доктора Фарка и прочистил ноздри горячим овсяным взрывом, который взъерошил доктору волосы и затуманил очки.

Все бросились рассматривать лошадь, повозку и ее диковинное содержимое. Имприматур была в обычной своей монашеской одежде, но талию ее охватывал кожаный плотницкий передник и пояс, на котором болтались коловорот, долото, пила и угольник. Никто так и не сумел догадаться, кого изображал К. К. Сук, на котором была яркая повязка, спортивные туфли и обернутое вокруг бедер красное пляжное полотенце. Он умастил свое легкое тело и исполнял таинственную череду хореографических па с привлечением кувалды — довольно большой, но вряд ли тяжелой: то заносил ее над головой, гримасничая и всхрапывая от усилий, то опускал, посвистывая и ухая, безумно мигая, внезапно принимая боевые позы кунфу и покачивая спеленутым задом.

Алисон сидела на двух гигантских брусах, которые предстояло скрепить крест-накрест и воздвигнуть в качестве распятия. Она зачернила себе лицо и забрала волосы назад. Черная рубаха, черные джинсы, черные сапоги и свитая петлями веревка на плече делали ее идеальным палачом. Сеймур Рильке, одетый в свой утренний костюм, который он счел вполне уместным для экзекуции, занимался портативным магнитофоном, из которого доносился звук записанного Ларио псалтериона.

Сама жертва, Агнец Божий, известная также под именем отец Деклан Лойола Синдж, была изо всех персонажей самой убедительной; и дело было не столько в изорванной в клочья набедренной повязке, ненадежно поддерживающей приличия, не в отвратительном макияже из томатного соуса, наилучшим образом повествующем о дикости обращения, сколько в его лице. Оно напоминало бледную вареную баранину и выглядело совершенно измученным и разбитым потрясениями момента и размышлениями о грядущем. Вдобавок ко всему отец Синдж пал жертвой дорожной качки, и его тошнило всю дорогу от собора Св. Беды до «Золотого Запада». Постанывая, он лежал на полу повозки, отгоняя от себя мысли о дальнейших превратностях, к которым может привести его вся эта нелепая затея. Заботливое облизывание христолюбивой собаки не слишком облегчало его дурные предчувствия.