Безумие Дэниела О'Холигена - [107]

— Попы? У тебя будут попы?

— От попов одни заботы.

— Не от наших, Ник. У наших попов мозги будут цепями закованы, штоб они ничо не сображали, штоб забот не причинять. Знаешь, как те цепи зовутся? Безбрачие. У ребят будет огонь в чреслах, в голове — одни аллюцинации, бутта их распинают, а ничего не получат. Они будут у нас утомленные, с ними легко будет.

— Без девок?! — ужас предложения стал доходить до Ника и даже до Лесли.

— Без девок. Я так придумал, когда нализировал затраты для парочки крупных вкладчиков. Комнаты одиночные, так? Штоб никакая гастрономия не уходила на дармовые глотки жен и детей, которые ничо Римской Церкви не приносят.

— Ну, а че нам счас делать? — Лесли надеялся, что ему не придется стать попом.

— Сляпать Завет, часть вторая — Евангелие, жизнь Исуса. Надо преподнесть этим лохам, будто Исус во сне все рассказал и все такое, потом сварганить че новенькое, подделать всякую дрянь, типа как эта потасовка в храме, да и пустить по улицам, pronto. Пока помнят про распятие.

Внезапно Павел понял, как много еще предстоит сделать.

— Первое, что мы сделаем немедля. Я уже записал в Завет, как он воскрес на третий день после погребения, а то как-то скушно, когда про распятье, да? — так я подумал, надо какое чудо поболе туда, штоб попикантней. Так что он воскрес на третий день — это сегодня, нам надо пойти и камень подвинуть.

— Нам надо? Мы его должны сами из мертвых поднимать??

— Исусе Христе, Лесли! Он же сам-то не сможет!

— Наверное, нет.

— Ну дак хватит трепаться, пошли. — Павел повернулся к пещере.

— Скажи, а че стало с Иудой? — Вопрос Ника рассек ломкий утренний воздух. — Мне он ндравился. Смешно рассказывал. И пел красиво.

— Он убогий был, просек? — Павел вдруг побагровел. — Убогий, предал нашего парня солдатам за тридцать сребреников!

— Чушь собачья, — сказал Лесли.

— Чушь собачья, — согласился Ник, — нормальный он был парень, ну выпить любил, дак че ж?

Павел умел лгать, но знал, когда иногда надо сказать правду.

— Ну ладно, только — никому. Он солдат выманил из дома, когда они пришли за Исусом. Завел их в сад. У него почти получилось. Когда его словили, стал их подкупать, штоб Исуса оставили в покое.

— Тридцать сребреников?

— Ну ладно, не вышло. Ты хоть въежжаешь, скоко надо этова написать? Новый Завет — это тебе не фельетон какой.

— Ну а потом?

— Солдаты свернули ему шею.

— Дак он погиб за товарища?

— Ладно! Ладно! Я не желаю, штоб тут отвлекались от главной жертвы, от важной нам, о'кей? Мне не надо, штоб Иуда был героем. История есть история, кому-то надо ее писать, и на этот раз это буду я. Так што Иуде не повезло! Кончай бодягу, пора с воскресением разбираться.

Стражи в замешательстве и испуге последовали за Павлом к расселине холма и вместе навалились на плиту известняка, и она отошла в сторону, и перед ними открылось отверстие глубокой и узкой катакомбы.

Согнувшись, ибо вход был очень низок, все трое вползли друг за другом в расселину и осторожно пробрались к тому месту, где тоннель расширялся в полость размером с небольшую комнату. Павел первым оказался в погребальной камере, взял со стены факел, поднял его над головой и закричал в ужасе, ибо катафалк был пуст. Покрывало лежало отброшенным, казалось, рукой восставшего ото сна, тело Иисуса из Назарета исчезло.

Павел бешено искал, ползая на четвереньках, пока не обнаружил свежий кровавый след, ведущий к меньшему тоннелю, закручивающемуся все глубже и глубже во чрево земли. Стражники не последовали за Тарсянином, и он полз вперед в одиночестве так далеко, как сумел. Тоннель все сужался и стал наконец как заячья нора, и у Тарсянина перехватило дыхание. Убедившись, что Иисус нашел свою смерть где-то еще глубже, Павел повернулся в тесном тоннеле, и тут факел осветил стену, и в горячем его огне он увидел кровью написанные слова: «Савл! Савл! Что ты гонишь МЕНЯ?», и Павел взвыл и поволок свое трясущееся тело к погребальной камере, а там, оттолкнув стражников в сторону, опрометью выскочил через тоннель на свет бледного утреннего солнца. Несмотря на холод, он исходил потом.

Стражники поспешили за ним и, когда оказались в свете теплого утреннего солнца на Голгофе, спросили Павла, что произошло и что он увидел. И Павел просто сказал, что Христос воскрес.

И вот все трое спустились с Голгофы, и низкорослый стражник пытался вспомнить, что в Христовой притче говорилось о туннеле, ведущем в Рай, но не решался спросить об этом у Павла из Тарса. Высокий стражник повел глазами, когда они проходили мимо того места, где девчонка собирала накануне цветы, и увидел, что за ночь там, где раньше их не было, выросли новые цветы и теперь они раскрылись и повернулись к солнцу. И тогда стражник вспомнил, что когда девочка поднялась, она сжимала в руках что-то найденное ею среди цветов (стеклянный диск, диск из цветного стекла, как ему показалось), — подумал он — и вспомнил, что она была пригожим ребенком, и он, не желая ей зла, решил ничего не рассказывать об этом Павлу из Тарса.

19

Было решено, что устанавливать экспозиции на Дне открытых дверей все начнут в девять часов утра, за четыре часа до прибытия публики. Но, как небезызвестный козел в огород, преподаватели журналистики пробрались в кампус на рассвете, и вскоре вся северная сторона Центральной площади была занята массивным реквизитом медиа-представления Уэйна Маллета. Его люди муравьями копошились в кучах оборудования, таскали ноши, во много раз превышавшие их вес, и искусно исполняли трюки балансировки и перетаскивания в процессе укрепления своей территории против бури гнева, которая разразится, как только другие факультеты обнаружат то, что было ими содеяно. Царило всеобщее возбуждение, и неоднократно упоминался обещанный к концу дня бонус в виде пива и мяса.