Безопасный жалобщик - [31]

— Ничего не выйдет, Иван Николаевич. Буква не та, Иван Николаевич! В наших пенсионных списках профессия «шахтовщика» совершенно не предусмотрена. Выпадает четыре года трудового стажа.

— Так я же ши-и-ихтовщик! Через «и»! — попробовал было оправдаться Батурин. Но райсобесовец ухмыльнулся и говорит:

— Вполне возможно, но лично мне это неизвестно.

Огорчился старый рабочий. Подумать только — одна буква и столько неприятностей. Забрал он свои трудовые бумаги и пошел на завод.

Там его приголубили.

— Извините, Иван Николаевич, за ошибку нашего не шибко грамотного предшественника. Получите новую справку по всем правилам орфографии. Желаем вам заслуженного отдыха.

Но до отдыха было гораздо дальше, чем до райсобеса. Глянули там на новую справку, сравнили со старой.

— Что да, то да, — говорят. — Буква теперь та. Но прежняя буква — тоже буква. А вдруг она была написана в 1929 году совершенно правильно, а сейчас, извините нас, дорогой Иван Николаевич, вкралась грамматическая ошибка? Советуем вам обратиться по этому весьма щекотливому вопросу в облсобес.

Поехал Батурин в областной центр. Встретили его в собесе, как положено:

— Присаживайтесь, Иван Николаевич, не волнуйтесь, Иван Николаевич… — А потом говорят: — А может быть, в далеком одна тысяча девятьсот двадцать пятом году там, в кирпичном цехе, была какая-нибудь небольшая, ну, пусть совсем маленькая, угольная шахточка, где имелась должность шахтовщик. Разве мы знаем? Разве мы специалисты? Вот в министерстве нашем — специалисты! Счастливо вам, Иван Николаевич…

Сошлись в министерстве знатоки металлургии, рассмотрели справки, посмеялись и пришли к заключению: буква «а» написана по ошибке, буква «и» написана правильно.

— Поздравляем, Иван Николаевич! Желаем, Иван Николаевич… Но приказать облсобесу не можем — ведомство другое, Иван Николаевич.

Пришлось писать челобитные в разные высшие инстанции. Там тоже смеху было… Понятно — люди образованные. Но пока смех — смехом, прошло полгода. Наконец, в ноябре получает Батурин письмо из Министерства социального обеспечения. Дескать, так, мол, и так, уважаемый Иван Николаевич. Рассмотрели, мол, и усмотрели недосмотр при первичном рассмотрении. Ваша справочка, мол, от 1929 года вполне доброкачественная, а что в ней грамматическая ошибка, так это любому школьнику видно. Так что трудовой стаж ваш полностью вам засчитывается, без никаких сомнений. Нами, мол, дано необходимое указание. Будьте, мол, здоровы, Иван Николаевич…

Узнав об этом замечательном решении, буквы, составлявшие злополучное слово, пришли в движение.

— О! — удовлетворенно воскликнула буква «о». — Наконец будут наказаны эти бюрократы из райсобеса.

— Х-хи… — коротко выпалила буква «х». Несмотря на свои годы, она сохранила детскую непосредственность.

ДОЛЖНОСТЬ ПОД ВУАЛЬЮ

Надоело быть фельетонистом. Одни говорят — замахиваюсь. Другие — мелко пашу. Третьи — хватит, мол, сколько можно об одном и том же писать. А оно и впрямь об одном и том же, только факты разные…

Да ну его, это странное дело! Всем не угодишь.

В конце концов, пока я самозабвенно бичевал начальников ЖЭКов, завмагов, железнодорожных проводников и администраторов гостиниц, появились десятки профессий, уважаемых куда больше, чем фельетонист. Например, машинистка. Или шофер персональной машины. Или директор базы отдыха.

О, вы даже не представляете себе, какие это замечательные профессии! Впрочем, не надо подробностей. Но почему бы, подумал я, мне не заняться чем-нибудь этаким. На машинке я пишу, машину вожу, в качестве отдыхающего тренирован неплохо, знаю, что человеку в этом случае надо.

Задумано — сделано. Рассуждать я долго не люблю. А то начнешь колебаться, сомневаться, с женой советоваться, спрашивать мнения друзей, да так на месте и забуксуешь. Ничего нет хуже такой нерешительности. В моем приятеле, например, ныне никому не известном талантливейшем конструкторе отечественных мясорубок, эта нерешительность загубила звезду современного джаза. В минуту задушевной откровенности он признался мне, что самое большое счастье испытал в юности, когда основной ударник самодеятельного школьного джаза заболел, а он, запасной, был посажен за барабан на вечере танцев. Если бы не родители и учителя, право же, меня бы сегодня показывали по телевидению крупным планом, с грустью говорил он.

Так вот, не желая повторять чужие ошибки, я отправился наниматься машинисткой.

Прихожу, значит, в Центр научной организации труда и управления производством в пищевой промышленности, где, как мне сказали, требуется машинистка.

— Здравствуйте, — говорю. — Хочу предложить свои услуги в этой прекрасной роли.

На меня посмотрели косо. Пол, видно, мой их смутил. Странные люди, ведь у нас равноправие. Ну ладно, не будем придираться, все-таки люди привыкли, что машинистами работают мужчины, а машинистками — женщины. Главная закавыка оказалась не в этом.

— Ладно, — говорит кадровик, убедившись в серьезности моих намерений, — принять-то мы вас примем, но не машинисткой, а инженером отдела разработки АСУ.

— Чего-чего? — переспросил я, подавленный шикарным звучанием неожиданно предложенной мне должности. — Так ведь я же в этом АСУ ни в зуб ногой. С таким же успехом меня можно назначить главным инженером атомной электростанции.