Бездна - [7]

Я побарабанил пальцами по столешнице.

— Ясно.

Мой собеседник встал.

— И последнее. Всегда помните, что Он примет вас любым — и верным, и неправедным в душе. Примет, оценит и воздаст вам положенное. И только Он знает, что это будет.

Он взял со стола пустой стакан, подошёл к стойке.

Я смотрел, как бармен подводит итог на листке и как он отсчитывает купюры.

Когда он взял со спинки стула пиджак, надел его и снял с вешалки куртку, я спросил:

— А что он воздал вам?

Странный, лишенный возраста человек улыбнулся.

— Мне? Не знаю. Я ведь ещё жив.

Он махнул мне пальцами, сжимая ладонь в кулак.

— Доброй ночи.

И вышел.

Я слышал, как прозвенели его шаги по стальным ступеням лестницы, ведущей из подвала.

— Эй, ты всё? Давай, мне спать пора. С тебя полтысячи.

— Пол? — тут я вспомнил непустеющий стакан. — Держи. Бывай, Андрей.

— И тебе не хворать.

Я вернулся к столу.

На деревянных досках, рядом с салфетками, прикрытая одной из них лежала зажигалка.

— Вот ведь! — я схватил куртку и бросился из бара на улицу.

Снег падал, отблескивая оранжевым в конусах фонарей.

Снежный покров был белым и плотным, ненарушенным ни в одну сторону.

Я постоял молча, глядя, как снежинки парят из тьмы.

Пошарив в карманах, достал сигареты.

Прикурив от зажигалки, всё ещё лежащей в моей руке, я закрыл глаза, затягиваясь.

Мир стал мёртво-тусклым, наполненным чёрно-красным пламенем. Ударила удушающая волна серы.

Я вскрикнул и закашлялся, открыв глаза.

Снег всё так же мирно парил из темноты, ложился на землю, на мои плечи, на непокрытую голову.

Сигарета лежала у моих ног, конец фильтра чуть торчал из снега.

Я снова закрыл глаза.

Ад поднялся вокруг.

Дым и пламя кипели. Сквозь них были видны странные фигуры.

Комок встал в груди.

Не размыкая век, я потупил взгляд.

Подо мной была та же красно-чёрная бездна. В её глубине вспыхивали дымно-алые облака. Глухо доносились взрывы и низкий, тяжкий вой.

Подняв голову, я увидел то же самое вверху. Только сквозь дым падали капли кипящей смолы и крови.

Они падали сквозь меня, неслись вниз и исчезали из виду.

Я парил над Преисподней, и понимал какой-то частью души — пока что эта бездна не властна надо мной.

Пока.

И рядом со мной, внизу, у самых ног, ярко-белой звездой парила оброненная зажигалка.

Я нагнулся и подобрал её.

— Эй, потерял чего? Или блюёшь?

Я открыл глаза.

— Нет, всё нормально. Зажигалку уронил.

— Ну тогда бывай.

Бармен повернул в двери ключи, подёргал ручку.

— Так тут и останешься?

— Нет. Сейчас такси вызову. А пока постою, подумаю.

— Угу. Только если блевать соберёшься, будь другом, отбеги за угол, ладно?

— Угу.

— Ну и чудно. Пока.

Он махнул мне рукой и двинулся по снегу.

Повернув голову, я смотрел, как он свернул влево, дошёл до конца квартала и скрылся за ним, оставив за собой рыхлую цепочку следов.

Потом я прислонился спиной к закрытой двери, достал новую сигарету и прикурил, не закрывая глаз.

В левом нагрудном кармане моей куртки лежал “макаров”, в правом — глушитель.

Через два часа человек, из-за которого я провёл в лагере пять лет, приедет домой.

Он будет один.

Я стоял, курил и потирал сквозь куртку предплечье — там, где татуировка.

«Свобода Это Рай».

Он сказал, что татуировка мне не нужна.

Мне нужна свобода.

Я стоял, смотрел на падающий снег, курил и решал, как ей распорядиться.