Даже у нее на руках малыш не спал всю ночь. Она нетерпеливо ждала утра, когда придет Рива. Может, она поймет, что с ним. В приюте к заболевшим детям приходит монашка. А здесь… Рива ведь говорила, что у нее были «и дети и внуки». Она, кажется, только теперь поняла, что значит «были». Крепче прижала малыша к себе. Она защитит его, защитит!
На работу чуть не опоздала. А едва переступила порог, Марите ее огорошила:
— Ты что, подруга, не живешь дома?
— Почему… не живу?.. — она старалась спросить спокойно, но голос срывался.
— Потому что уже дважды приходила к тебе, а тебя все дома нет.
— Может… спала и не слышала твоего звонка. Я ложусь очень рано, как только прихожу. — Гражина понимала, как глупо это объяснение, но все-таки продолжала: — Холодно, я сплю накрывшись с головой.
— Темнишь, подруга. Мне-то можешь сказать правду. Ведь мы свои.
— У нас она часто ночует, — поспешила ее выручить Текле. — Дома нечем топить.
— Ой, мой Йонукас плачет! — ухватилась Гражина за чей-то плач и поспешила в спаленку.
Перепеленав плакавшего, хоть это был вовсе не Йонукас, подходила к другим кроваткам, на ком-то одеяльце поправила, кого-то без надобности покачала, только бы не выходить отсюда, только бы Марите опять не стала дознаваться, почему она не живет дома.
Гражина совсем забыла, что завтра ее именины. Зато Марите не забыла. Но днем, на работе, не поздравила. А вечером, едва Текле, вернувшись с работы, успела разогреть борщ и налить его Степонасу и себе, в дверь постучали.
Вошла Марите. Едва поздоровавшись, спросила:
— Что, именинницы еще нет?
Оба молчали.
— А я ей, вот, подарок принесла. — Она достала варежки. — Сама связала.
Они продолжали молчать, уставившись каждый в свою тарелку.
— Может, борща похлебаешь? — не поднимая глаз, спросил Степонас.
Текле поспешила поддержать его:
— Из своей свеклы, у нас тут, за домом, огород.
— Спасибо. Я подожду Гражину, тогда уж вместе.
— Она не придет, — хмуро сказал Степонас.
Текле опять поспешила объяснить:
— Не сможет.
— Неужели… Неужели, — Марите запнулась, — сошлась с кем-нибудь?
— Боже упаси! Но…
Потом Степонас жену упрекал, надо было сказать — да, сошлась. Собираются повенчаться. А на исповеди призналась бы ксендзу, что сказала неправду. Все же лучше, чем выложить правду. Хотя дважды повторил, что ребенка окрестили и что важного господина встретили. Своего, литовца, хотя и в немецкой форме. Вежливый и, видно, добрый. Предложил Гражине хорошую квартиру. Говорила, что они вместе учились.
— Юргис?
— По имени его не назвала. Он сказал, чтобы насчет квартиры зашла к нему на Йогайлос, двадцать один, он там работает. Ходил я, она же целый день в приюте.
Марите оттого, что Гражина не вернула того еврейского ребенка, явно не могла прийти в себя.
— Неужели она не понимает, чем это ей грозит?
— Так ведь дитя крещеное, — попыталась Текле ее защитить.
— Немцам все равно — крещеный, некрещеный. Для них он — еврей. А для того, кто его укрывает, есть одно наказание — виселица. — Она поднялась.
— Пойду.
— Вы только ее не пугайте. Может, Бог милует. Крещеный ведь. И святое это дело — спасать.
Марите ушла, а они так и сидели, угрюмо молчали.
Наконец Степонас перекрестился и взял в руки ложку.
— Не нравится мне эта девица.
— Подруга она. Не причинит зла.
— Дай Бог. — И принялся есть свой борщ.
14
Текле не рассказала Гражине о приходе Марите. И Марите молчала. Все было как каждый день.
Но однажды, прошло дня три или четыре, тоже вечером, Текле со Степонасом уже собирались лечь спать, в окно постучали.
Это была Гражина. Запыхавшаяся, видно, спешила добежать до комендантского часа, заплаканная, она, войдя, только и смогла выговорить:
— Их забрали… Малыша и эту женщину из гетто. Дворник сказал, что пришли два солдата. С ними был офицер. Литовец, но в немецкой форме… — И протянула им какую-то записку. Степонас, надев очки, прочел:
«При большевиках ты мне оказала услугу. Теперь я спасу твою жизнь».
15
…В лесу Гражина, как обычно, долго стояла над крайней ямой, заросшей травою гуще остальных. Почему-то казалось, что именно у этой расстреляли Ципору, ее мать и маленького Гершеле. Потом бродила по лесу, останавливалась около каждой ямы. Может, именно в эту сбросили ее малыша?
Когда стало смеркаться, она вышла на дорогу, оставив этих немых свидетелей злодеяний в темнеющем лесу. И тоже, как всякий раз, навестила овдовевшую Текле.
А утром привычно спешила к своим малышам…
