На «симпозиум будущих родственников», как назвала это Юлька, я немного опоздала, и она взглянула на меня с укором, — не могла раз в жизни явиться вовремя, она-то ведь смогла. Упрек справедливый, особенно если принять во внимание его вторую часть. Потому что приходить даже к поезду в самую последнюю минуту Юлька умеет еще лучше меня. Представлюсь так, как меня представляет своим друзьям Юлька: «Лина Викторовна, моя единоутробная тетка». Хотя другой, «не единоутробной», у нее нет, она называет меня только так. Удобно. Перед другими, даже родителями можно оправдывать свои недостатки «косвенной наследственностью», а от меня — с легкостью принимать естественное при таком близком родстве заступничество. Заступаюсь я за нее только перед еще более близкими ей людьми — отцом и матерью, то есть моим братом Яшей и его женой Любой.
Дело в том, что Юлька у них очень поздний ребенок, и пока они готовились к ее появлению, успели изучить всю литературу по воспитанию детей. Но извлекли, кажется, только одно: немолодые родители часто слишком балуют свое долгожданное дитя. Боясь совершить такую ошибку, они проявляли излишнюю строгость. Я не очень верю в готовые рецепты воспитания, но, зная Юлькину живость и стремление к самостоятельности, почти уверена, что многие ее «конфликты» с родителями вызваны именно излишними запретами и ограничениями.
Кроме «единоутробной тетки» я еще являюсь «Скорой помощью». Правда, в этот ранг я была возведена недавно, когда Юлька объявила, что собирается замуж. И то я стала этой «помощью» не сразу. Сперва тоже считала, что замуж ей рано, что она еще вряд ли способна отличить увлечение от настоящего чувства, что к избраннику надо присмотреться получше, и так далее. Приводила цитаты из классиков: что-де иногда потребность в любви принимается за саму любовь и что чем позже это произойдет, тем меньше времени останется жалеть. Но цитат и примеров из литературы у нее, студентки филфака, было намного больше, чем у меня. А моих уверений, что к избраннику надо присмотреться, хитрюга не стала оспаривать. Только очень зачастила ко мне. И обязательно с Володей. Словом, потребовалось не так уж много времени, чтобы я поняла ее… А поняв, стала той самой «Скорой помощью».
В отличие от настоящей, которую вызывают в момент острой необходимости, меня Юлька вызывала заблаговременно, примерно за час до разговора с родителями. Расчет был точен — я прибывала к самому накалу страстей. Еще меня отличало от подлинной «Скорой» отсутствие медикаментов — валерьянка, валидол и прочий набор лекарств, необходимых, чтобы припугнуть Юльку и успокоить себя, у Любы был.
Но теперь борьба за родительское согласие осталась позади, они наконец уступили (а что им еще оставалось делать?..), Люба перестала вздыхать, и вот все собрались — родственники со стороны жениха и невесты, — чтобы обсудить уже чисто организационные вопросы.
Юлька, когда звала, заявила: «Вас соберем, а сами смотаемся». Однако не смотались. Сидели неестественно серьезные, вытянувшись в струнку и даже почему-то отгородившись друг от друга диванной подушкой.
Поскольку проблемы застолья меня никогда не занимали, а не слышать того, чего слышать не хочу, уже давно научилась, я решила заняться более важным делом — попробовать понять, какие они, Юлькины будущие родственники.
Честно говоря, в первое мгновенье, когда вошла, я удивилась, что их так много. Со слов Юльки я уже знала, что у Володи кроме родителей есть еще «целая ассамблея тетушек и дядюшек», которых она делит на хороших, терпимых и никаких. Но это деление — от дурной привычки, даже впервые увидев человека, сразу давать ему характеристику. На самом деле ей нравится, что семья у Володи большая. Это может показаться странным для ее возраста и довольно беспечного характера, но Юлька очень переживает, что у нее нет родственников. Между прочим, как и я. Часто расспрашивает о них. Яша этих расспросов не любит. Он вообще считает, что Юльке необязательно знать о всех ужасах того времени, и был очень недоволен, что Юлька давно, еще в шестом классе, тайком от всех завела альбом «Мои родственники — погибшие на фронте и расстрелянные гитлеровцами». Каждому члену семьи отвела отдельную страницу. Слева вклеила фотографию, справа записала, кто это. Например: «Моя бабушка Соня, мамина мать. Она непохожа на настоящую бабушку, потому что ее расстреляли, когда она была еще совсем молодой». Дальше следовал пересказ того, что урывками узнавала. О тех, кого расстреляли, когда им было почти столько лет, сколько ей, записывала особенно старательно и красным карандашом. Очень жалела, что многие страницы в альбоме без снимков. «Даже не знаю, на кого я похожа». Но место для снимка оставляла и обводила рамочкой.
Наверно, потому Юлька теперь и не ушла, осталась, чтобы мы не были в таком обидном меньшинстве.
Меня, как я уже сказала, вопрос свадебного застолья не волновал, и я стала незаметно разглядывать Володину родню, вернее, угадывать — кто есть кто. Для начала установила, что «ассамблея» явно не в полном составе, мужскую его часть кроме Володиного отца представлял всего один, сидевший под торшером лысый толстяк. Поскольку перед ним стояла шахматная доска и он, то и дело сверяясь с газетой, разбирал какую-то шахматную партию, нетрудно было догадаться, что это и есть их «семейный Капабланка». Между прочим, Юлькина привычка наделять людей прозвищами так заразительна, что часто напрочь вытесняет имя-отчество. И приходится быть в постоянном напряжении, чтобы самой кого-нибудь, да еще в глаза, не назвать услышанным от Юльки прозвищем. Этот «Капабланка», видно, муж одной из четырех Володиных теть. Но которой? Та, что сидит рядом с Володиной матерью, исключается: судя по торчащим из сумки нотам — «их соловей», то есть Володина незамужняя тетя, та, что поет в хоре. По его словам, иногда ей даже доверяют небольшие сольные партии. Но в семейном ансамбле она вряд ли солирует, ни разу рта не раскрыла. Тут явно задает тон эта полная дама в ярко-красном платье. Юлька, оказывается, не преувеличивала, прозвав ее «ходящим ювелирторгом». Она на самом деле вся в золоте. Надо же столько нацепить на себя — и серьги, и браслет, и кулон, и полдюжины колец. Интересно, она носит все сразу потому, что боится оставить дома, или для того, чтобы ей завидовали?
