Без права на жизнь - [13]

Малыш заплакал еле слышно, будто не плакал, а жаловался, просил не отдавать его…

Она его легонько погладила.

— Спи, малыш.

Умолк. Неужели не дышит? Нагнулась к самому его личику.

Слава богу, дышит. Только едва слышно. И время от времени издает какой-то слабенький вздох.

Осторожно, чтобы не разбудить его, вылезла из-под одеяла, накинула пальто и вышла на кухню. Разожгла примус, нагрела немного воды, намочила в ней подслащенный мякиш хлеба, завернула его в кусочек марли, вернулась в комнату и поднесла ему эту самодельную соску. Он жадно засосал.

Пока была занята, не думала, что делать. Когда легла, мысли сами нахлынули. Что делать? Держать его в приюте нельзя — Ядвига выдаст. Сама, как грозилась, заявит в полицию. Те придут и заберут ребенка. А Ципора говорила, что маленьких детей… головкой о дерево. Неужели эту крохотную, рядом лежащую головку?.. Страшно даже представить себе это… Вернуться с ним в приют нельзя — Марите тоже против. Опять стоять с ним на углу?.. Но в гетто тоже не берут. А конвоир ее загонит вместе с ними.

Вернулась обида на Ципору. Но не надо о ней… Ведь ей плохо… Очень плохо…

Она не почувствовала, как засыпает. Проснулась оттого, что малыш заерзал. Видно, мокрый.

Чтобы не простудить его, подсунула под одеяло хоть и холодные, но сухие тряпки, перепеленала его, опять сделала «соску» из подслащенного хлебного мякиша и заторопилась на работу.

И все-таки опоздала, зато Ядвиги уже не было. Марите ни о чем не спросила. Только Текле, здороваясь, сочувственно вздохнула. У нее, когда подносила бутылочки с молоком голодным малышам, руки дрожали. Ей слышался жалобный плач в пустой квартире.

Наконец она не выдержала и, когда Марите рядом не было, призналась Текле, что не отдала ребенка. Объяснила, что женщины, которых проводили мимо, не взяли, одна даже спросила: «Зачем, чтобы его убили?» А конвоир принял ее за еврейку, хотел загнать вместе с ними в гетто, она еле убежала, боялась, что он выстрелит в спину.

Текле, слушая, крестилась, слава богу, что убежала, что и сама, и дитя живы. Значит, такова воля Божья, чтобы он жил. Только плохо, что ребенок у нее дома, один, наверное, голодный, мокрый, и заходится от плача. Пусть скажет Марите, что ей нездоровится, и пойдет домой.

Марите, конечно, согласилась днем покормить и ее подопечных. Даже посоветовала померить температуру и, если завтра не станет лучше, еще на один день остаться дома.

— За то, что мы требовали этого еврейчика вернуть, не обижайся. Еще скажешь спасибо. Ничего не поделаешь, такова их судьба, а нам никто не имеет права накинуть петлю на шею.

От этого «петлю на шею» ей стало еще хуже. Хотя и так не притворялась, ей на самом деле было плохо.

Пока они с Марите были в спаленке, Текле положила ей в сумку две бутылочки молока и, провожая, шепнула:

— Вечером, по дороге с работы, зайду к тебе и заберу вас к нам. Соседка держит козу, будет чем кормить. У Степонаса сердце доброе, не откажет. А в воскресенье понесем ребенка крестить.

Гражина хотела сказать, что мать малыша будет недовольна, но промолчала.

— Может, крещеного Бог убережет.

Чтобы Марите, а тем более Ядвига ничего не заподозрили, они все четыре дня приходили на работу порознь. А вечерами, дома, готовились к крестинам.

Имя Степонас ему придумал сразу. Даже не придумал, а когда они малыша принесли и Текле ему сказала: «Это наш, приютский, Гражинин найденыш.

В воскресенье понесем крестить», Степонас нагнулся к нему: «Ну что, Винцукас, давай знакомиться».

Так и стал его называть, Винцукасом. Из почти новой наволочки они с Текле сшили распашонки. На подгузники и пеленки Текле разрезала свою нижнюю юбку. Только с чепчиком долго возились, — как ни уменьшали выкройку, все оказывался слишком большим.

Наконец все было готово. Текле сказала, что с вечера начистит картошки для цеппелинов (без мясной начинки, но хоть по виду напомнят настоящие). Когда вернутся из костела, надо будет только натереть и сварить.

Чем ближе к воскресенью, тем больше Гражина волновалась, что ксендз заподозрит… Спросит, почему нет родителей.

Не спросил.

11

Когда они вышли из костела и пошли по улице, она увидела, что навстречу идет… Да, хоть и в немецкой форме, но это был Юргис! Повернуть назад нельзя, свернуть некуда. Они приближаются друг к другу.

Увидел. Нет, это было не удивление. Он… смутился. Неужели вспомнил ту ночь и подумал?..

Поднес было руку к козырьку, явно намереваясь пройти мимо, но она неожиданно для самой себя остановилась.

— Здравствуй, Юргис. — И сразу пожалела.

— Здравствуй, — ответил он, явно недовольный. Но остановился.

— Да будет благословен Езус Кристус, — поздоровалась и Текле.

— Во веки веков, аминь, — скороговоркой, еще более недовольный, ответил Юргис.

— Вот, окрестили ребеночка, — похвалился перед таким важным представителем власти Степонас.

Чтобы он еще чего-нибудь не добавил, Гражина поспешила спросить:

— Твои родители не вернулись?

— Нет. До Сибири фронт еще не дошел.

Малыш заплакал, Гражина его успокаивающе погладила.

— Тебя можно поздравить? Ты вышла замуж?

— Нет! Но он мой! — выпалила она, словно защищая малыша от такого, в немецкой форме, Юргиса.