Без музыки - [95]
— Я сказал: «Возражения главка основательны». Вы пожали плечами: «Так и должно быть, иначе зачем статья?»
«Ай да Гречушкин! Недооценил я тебя. — Кропов хмыкнул. — Врет. И не просто врет, врет напропалую. Углов слишком умен, чтоб тебе такие козыри дать. И держится молодцом. Глазом не повел. Все ты учел, Максим Семеныч, самую малость забыл — трус Гречушкин».
Еще что-то объяснял Гречушкин в ответ на подчеркнуто-спокойные вопросы Углова. Духов, застигнутый летучкой врасплох, никак не мог определить, чью сторону занять; ворочался на узком стуле Полонен. И среди этой круговерти внушительно и строго стоял Кропов, накрепко ухватив край стола, близоруко щурился на разрисованный случайными узорами лист и обдумывал свою пространную, доказательную речь.
— Не всякие открытия вызывают радость, иные удручают. Но не в этом суть. — Слово «суть» Кропов сказал громко, с упором на мягкий знак. Получилось выразительно. — Речь идет о принципах. Правомерный вопрос: можно ли вступать в дискуссию, не зная существа проблемы? Ответ очевиден — нет.
— Статья о канале показала доскональное понимание проблемы. Вы сами говорили: можно позавидовать уровню научной аргументации. Разве не так?!
Глеб Кириллович усмехнулся:
— У вас отличная память, Васюков. Именно так. Никто не ставит под сомнение качество статьи. Речь идет о правомерности ее публикации. Журнал не имеет права рисковать своей репутацией. Если сотрудник не знал столь значительных частностей, о каких уже упоминалось, то он скверный журналист, неглубокий журналист. В противном случае — скверный и непорядочный человек. Кое-кому не понравилось выступление Толчанова. Ничто не происходит само по себе. Петр Васильевич, — Кропов сделал легкий поклон в сторону Васюкова, — призывал нас не спешить с выводами — достойный призыв. Выступление Толчанова — крик души, если хотите, печальная закономерность редакционного бытия. Сначала статья о канале и эти сентенции: «Нам нужен скандал, мы засиделись, привыкли к спокойной жизни». Потом, — Кропов долго подбирал подходящие слова, — вы бросили вызов всем нам, Максим Семеныч.
Я допускаю — статья Тищенко неточна. Ну и что? Таких неточностей совершается тысячи. Однако жизнь не остановилась. Страна велика — всем не угодишь. Обидели одного, но воспитали тысячу, десятки тысяч. Если хотите, это запрограммированные издержки пропаганды. Вы же подорвали доверие к журналу, который мог одновременно говорить с миллионом таких вот Улыбиных, прочищать им мозги, наставлять их на путь истинный. Кстати, оба материала появились у нас не случайно. Вы были инициатором этих публикаций.
— Ну зачем же так! — улыбка получилась виноватой. Максим покачал головой. — Каждое из этих выступлений было одобрено не только мной.
— Да-да, Шувалов и я визировали оба материала. Видимо, это тоже входило в ваш план. Вы все рассчитали, даже болезнь…
Кропов не успел договорить.
— Вы хотите сказать… — Максим непроизвольно подался вперед.
Глеб Кириллович почувствовал холодный, вязкий ужас. И, как случалось тысячекратно, его решительность иссякла, как пламя, вдруг лишившееся доступа воздуха. Он сделал шаг назад, но сзади была стена, и он ткнулся в нее угловатыми лопатками.
— Я… — Кропов облизал губы и скорее вытолкнул из себя, нежели сказал, последние слова: — Слишком м…много случайностей. У нас еще есть главный редактор. Вы уверовали в свою непогрешимость, это не проходит бесследно.
— В самом деле! — взорвался Толчанов. — Вчера мне вернули материал с восклицательным знаком во всю страницу: «Одумайтесь, Толчанов», и весь разговор.
Беспокойно скрипели стулья, сухо и отрывисто покашливал Васюков, кто-то предложил объявить перерыв, на него зашикали. До Максима долетали обрывки фраз. Он прекрасно понимал: пройдет минута, другая, и расплывшееся вдруг напряжение соберется снова, стянет удушливый воздух, приблизит друг к другу лица, как если бы кто-то собирался их снимать крупным планом. Серая поволока табачного дыма, как серый пух, повисла на пятироговой люстре.
«Что я скажу им? Я ничего не знал. Откровение Гречушкина — дешевый вымысел, увлечение шалуна. Почему он так поступил? Не может простить моей поездки в Пермь? Странно, мы, кажется, объяснились. Чего же еще? Страх перед Чередовым? Глупо, он никак не зависит от него. Значит?.. Да-да, в его понимании я банкрот, отработанный пар. Со мной невыгодно иметь дело. Гречушкин… Струсивший единожды — опорой не станет. Тоже верно. Но месяцем раньше я доказывал обратное: Гречушкин достоин быть членом партии. Порядочность, честность, доброта — да мало ли эпитетов я ему отпустил! Но это еще не все. Есть ты, твоя статья. Сейчас тебя спросят: «Как же так?» Ты начнешь объяснять сбивчиво, взволнованно. «Я не знал», — скажешь ты. «Это единственный шанс», — скажешь ты. Спокойно, не надо торопиться. Кропов ждет твоего промаха, подумай об этом».
Максим посмотрел на часы. Курильщики делают последние затяжки. Международники спокойны. Их ничто не волнует. Да, вот в чем дело: «В девятнадцать тридцать хоккей. Мне бы ваши заботы, братья-разбойники! Кропов рисует, Гречушкин сник. Мне плохо, ему и того хуже. Полонен и Толчанов? Заядлые спорщики, всегда на разных полюсах. И вот, поди ж ты, объединились!»
«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной.
Куда идет Россия и что там происходит? Этот вопрос не дает покоя не только моим соотечественникам. Он держит в напряжении весь мир.Эта книга о мучительных родах демократии и драме российского парламента.Эта книга о власти персонифицированной, о Борисе Ельцине и его окружении.И все-таки эта книга не о короле, а, скорее, о свите короля.Эта книга писалась, сопутствуя событиям, случившимся в России за последние три года. Автор книги находился в эпицентре событий, он их участник.Возможно, вскоре герои книги станут вершителями будущего России, но возможно и другое — их смоет волной следующей смуты.Сталин — в прошлом; Хрущев — в прошлом; Брежнев — в прошлом; Горбачев — историческая данность; Ельцин — в настоящем.Кто следующий?!
Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос.
В своих новых произведениях — повести «Свадебный марш Мендельсона» и романе «Орфей не приносит счастья» — писатель остается верен своей нравственной теме: человек сам ответствен за собственное счастье и счастье окружающих. В любви эта ответственность взаимна. Истина, казалось бы, столь простая приходит к героям О. Попцова, когда им уже за тридцать, и потому постигается высокой ценой. События романа и повести происходят в наши дни в Москве.
Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях.
Писатель, политолог, журналист Олег Попцов, бывший руководитель Российского телевидения, — один из тех людей, которым известны тайны мира сего. В своей книге «Хроники времен царя Бориса» он рассказывал о тайнах ельцинской эпохи. Новая книга О. М. Попцова посвящена эпохе Путина и обстоятельствам его прихода к власти. В 2000 г. О. Попцов был назначен Генеральным директором ОАО «ТВ Центр», а спустя 6 лет совет директоров освобождает его от занимаемой должности в связи с истечением срока контракта — такова официальная версия.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».