Без музыки - [20]

Мои бесхитростные рассуждения лежали на поверхности. Но где-то в глубине души жил другой человек, с другими мыслями. «Ошибки не произошло, — говорил человек. — И ты обязан доказать это. Не надо торопиться. Главное, пиши. Все может случиться. Тебе нельзя приходить с пустыми руками. Ты им покажешь настоящую прозу. У тебя нет другого выхода. Иначе они вычеркнут твое имя из списка живущих. Защищайся! Возможно ты пишешь не лучше других, но и не хуже. Защищайся!!»

С каким-то жутковатым содроганием я внимал этим призывам. Я хотел их отвергнуть? Пожалуй, нет. Они были предпочтительнее, и я подчинился.

Однажды собрал написанное воедино, долго и старательно сортировал по папкам. Все никак не мог поверить, что решусь на этот шаг, и все-таки решился. Отнес рассказы в редакцию.

Принимали всюду, принимали охотно. Дальше шло ожидание. С ответом тянули. «Мало ли причин: главный болен, стоит ли беспокоиться?» Соглашался — беспокоиться не стоит, ждал. Потом главный выздоравливал и уезжал отдыхать. «Отпуск, сами понимаете. Потерпите». Понимал. Терпел. Потом… потом извинялись, дескать, задержали, дескать, запамятовали. Листали рукопись, виновато улыбались, предлагали принести еще что-нибудь. О достоинствах и недостатках говорили редко, чаще не говорили вообще: «Профиль, знаете ли, н-да. Если давать, то цикл, а так, один рассказ… Сами понимаете».

И я понимал, точнее, старался понять.

Журналов было не так много, я вскоре побывал во всех.

Очередной журнал — очередная неудача.

Домой возвращался разбитый, уже в который раз перечитывал рукописи, строил предположения, удивительно нелепые. Готов был принять любой довод, кроме одного, — рассказы плохие.

Да, я ждал одобрения, я готовил себя к нему, жил иллюзиями. Мои надежды не казались мне сверхдерзкими. Я уступил, пошел на мировую. Мне не нужно восторгов. Только бы заметили — существую.

Журналы громоздились неустойчивой пирамидой на столе. Неприязнь, раздражение, подспудно где-то копившиеся, теперь были безудержны в своем излиянии: «Бездари, графоманы, выскочки!» Имена молодых сыпались в один ворох с именами маститых. Я не думал, не хотел думать, насколько справедлив в своем ожесточении. В чем-то я был прав: Толстых и Гоголей действительно не печатали.

Возбуждение проходило, я собирал раскиданные книги, мрачно оглядывал себя в зеркало, вынимал лист чистой бумаги, и все начиналось сначала.

Люди по-прежнему встречались со мной, я ухитрялся видеть их по-своему: плохо различал. Нужны были силы, свободные клетки мозга, которые были бы в состоянии переварить новую встречу, принять или отвергнуть новое лицо. Силы уходили на бесконечные сопоставления «за» и «против». А вдруг сегодня, что тогда? А если редактор, то как? А если… Потом появилось тупое безразличие. Уставало все, что могло устать: мозг, воля, нервы.

Голова раскалывалась от нестерпимой боли. Я стал замечать за собой склонность к истерике. Мне всюду мерещился Ларин. Я мог закричать: «Почему ты молчишь?» Голос затухал в полумраке комнаты глухим эхом. Я говорил безостановочно, словно желал кого-то уверить в своей правоте. Ты думаешь, мне нечего сказать? Ошибаешься. Слишком много сплелось в один узел. Твой успех, мои мечты об успехе. Благополучие, рожденное успехом; уважение других, рожденное благополучием.

Написать письмо, но куда? Я не знаю твоего адреса. И потом, о чем писать? Восстанавливать в памяти день за днем, как я обрастал подлостью? Уволь… Стать подлецом легче, чем рассказывать об этом.

Прозрение вершилось мучительно — у меня нет настоящего. Я весь в прошлом. Я пишу. Меня печатают. Иногда попадаю под рубрику «Прочли с интересом», но это не делает настоящего. «А помните, как у вас в первых рассказах? Так просто и выразительно о хлебе!» Слушаешь, и хочется завопить: «Не помню, не удавалось, не у меня!!!» Я стал перспективным. Ты думаешь, нельзя быть перспективным без настоящего? Чепуха, можно. Сначала перспективный спецкор, потом растущий член редколлегии, и вот теперь подающий надежды заместитель главного редактора журнала. Я перспективен по инерции. Мне осточертел этот маскарад, я хотел поставить точку. Но меня ни о чем не спрашивали. Мне не давали говорить. Для них я уже был в обойме. Ты же знаешь, как это заманчиво, думать, что ты разбираешься в людях.

Мне предложили место заместителя редактора журнала. Я сказал себе: ты должен отказаться, скажи им все. И я сказал. Напрямик, открытым текстом: «Рассказы, опубликованные у вас, не мои». Ты думаешь, мне поверили? Они смеялись, как дети. «Чудак», — говорили они. «Уморил!» — говорили они. Главный по-отечески обнял меня за плечи и, жмурясь, словно сытый мартовский кот, промурлыкал: «Дорогой мой, скромность — естественное состояние таланта. Рад за вас, мне бы ваши годы». Ты слышал что-нибудь подобное? Он рад за меня. «Да поймите же! — заорал я. — Меня нет!!! Вы придумали меня!!!» «Разумеется, — сказал он. — Вас нет, но вы будете. Сохраните вашу скромность на всю жизнь». Вот видишь, я здесь ни при чем. Маскарад продолжается. Конкурс масок. Можешь меня поздравить, мне гарантирована первая премия.

Жить и не иметь настоящего? Ты скажешь, это парадокс. Напротив. Когда настоящее ложится на чужое прошлое, все возможно.