Без музыки - [174]

— Чудак, — говорю я. Нет не говорю. Задувает ветер, и я стараюсь перекричать его. Мое лицо улыбается. Я взбудоражен, оглушен этой новостью. И мне не хочется сдерживать, скрывать свою взбудораженность. — Это великолепно! — кричу я. — Отгрохаем такую свадьбу — институт закачается!

Упоминание о свадьбе не очень радует Колю, он морщится.

Коля, в общем-то, стеснительный человек, и в нужный момент надо уметь не замечать его стеснительность.

— Я буду твоим шафером! — кричу я. — Ты заслужил счастье, черт побери! Я не знаю, кто эта женщина, но я ей расскажу, какого человека она берет в мужья. С какой стати ты киснешь, если такая радость? У Любы будет мать! — кричу я. — Как она с Любой?! Хорошо? — Ветер относит мои слова, и мне кажется, что они необыкновенно растягиваются и слово «хорошо» получается завывающим. Хорошо-о-о-о! Я не знаю причины, но, судя по всему, мои слова Колю не трогают, как, впрочем, не могут его расшевелить и мои объятия. Отвечает Коля скованно, дергаются уголки губ, пожимает плечами, словно бы дает мне право понять его ответ, как мне представляется удобным.

Что же ему еще сказать такое ободряющее? А может, разозлить его надо: мол, закостенел, отвык от женского внимания.

— Тебя, брат, разласкать надо. Все наладится. Я и сам не собираюсь задерживаться в холостяках. И вообще холостяцкая жизнь — это и не жизнь даже, а так — полумера, нравственный отгул. За свой счет.

Я, конечно, не знаю, кого Коля выглядел, кого выбрал, но я уверен: тут Коля промашки не даст. И я опять кричу сквозь ветер:

— Ну, а она-то как, ничего? Мог бы и познакомить! Друзья все-таки!

Коля прикрывается от ветра рукой. Выходили на улицу, казалось, проваливаемся в тишину. Там, в переулках, ветер теряет силу, снег летит на землю спокойно, лишь фонари на проводах поскрипывают, и тогда желтые пятна света на снегу приходят в движение. Здесь, на проспекте, все иначе. Ветер мечется из конца в конец, сквозит холодом. Взметается вал снега, который несется тебе навстречу, и ты пропадаешь на миг в этом мгновенном буйстве. А затем минуты покоя, затишья. Летящий с неба снег, изумрудно искрящийся в желтовато-зеленых лучах ртутных ламп.

Коля пользуется внезапным затишьем, на его лице по-прежнему нет радости, кладет руку на мое плечо. Теперь мы стали совсем рядом, к ветру спиной.

— Ты ее знаешь, — говорит Коля. Он одной рукой обнимает меня, прижимает к себе. — Знаешь…

Уж если кому и расстраиваться, то это мне. Его дом был открыт для меня. Как-то будет теперь? Он плохо переносил одиночество и, чуть что, звал меня к себе. Очень скоро я подружился с его дочерью Любой и при случае выручал Колю, забирал дочь из школы. Как-то будет теперь? Я даже думал, что его подавленность объясняется этой досадной необходимостью сказать мне о том, что наши отношения хоть и остаются отношениями друзей, но все равно они должны, обязаны измениться. И причина этого обязательного изменения отношений и есть факт моего прежнего знакомства с его женой. «Кто же это может быть? — думал я. — Похоже, что кто-то из наших». Мысленно называю имена, ставлю отдельских женщин рядом с Колей, пытаюсь вспомнить, поймать хотя бы крошечный намек на отношения. Нет, не получается, возможно, что-то не углядел, не распознал. Называю несколько имен вслух. Здесь тоже легко допустить промах. Не просто называю, аттестую, превозношу достоинства. Коля даже не поднимает головы. Выходит, не угадал. Коля — человек скрытых страстей. Это я выплескиваюсь по всякому ничего не значащему поводу. Это я бегал к нему и требовал его участия в моих семейных неурядицах, оправдания моих действий, моего протеста.

«Если не институт, — размышляю я, — то надо вспомнить, кого я знаю вне института». Еще несколько имен называю наобум.

Коля не смотрит на меня, хотя я чувствую, как он прислушивается к моим словам, мне даже кажется, что всякий раз, как я называю очередное женское имя, левая щека Коли незаметно дергается.

Там впереди снова вихрится снег, и белая пелена стремительно движется на нас. Я машинально приподнимаю воротник, вижу, как Коля делает то же самое, как он морщится, как щурит глаза, предчувствуя покалывание брошенной ветром снежной пыли.

А мне нравится эта вьюжная ночь. И снежная пыль, что обсыпает нас с ног до головы, и ветер, который надо непременно перекричать, и даже онемевшее от внезапного холода лицо, стоит уняться ветру, лицо начинает пощипывать, в растепленном воздухе оттаивает, оживает кровь.

Внезапное буйство природы очень кстати. Оно таит в себе доброе предзнаменование. Мне не терпится сказать об этом Коле. Колина неуемная совестливость не дает ему покоя. Ну конечно же всему виной — я. Его будущая жена поставила условие, и он не знает, как мне сказать об этом. Он подавлен. Еще и самолюбие. Ведь Коля кошмарно самолюбив. Ему нужны какие-то смягчающие мотивы.

«Видишь ли, — скажет Коля, — ей надо привыкнуть, осмотреться. Я уверен, ты будешь другом нашей семьи. Я ей много рассказывал о тебе. Два-три месяца, и все будет, как прежде».

Это и есть смягчающие обстоятельства, в которые он, Коля, безусловно верит, но это совсем не значит, что они, эти смягчающие обстоятельства, существуют на самом деле. Вполне вероятно, что истинное положение вещей лишено тех самых облагораживающих мотивов, на которые столь убежденно готов сослаться Коля.