«Без меня баталии не давать» - [42]

   — Так?

   — Так, господин Михайлов. Если собьётся во сне, утром поправьте.

   — Всё сделаю, господин профессор. — Пётр вынул из кармана золотой, положил на стол. — До скорого. Ну, покалеченный, вставай, опирайся на меня.

На следующий день к Рюйшу заехал бургомистр:

   — Были у вас русские?

   — Были.

   — Что там случилось?

   — Ничего страшного. Вывих. Поставил на место. Но этот верзила, который привозил пострадавшего, меня весьма удивил.

   — Он не вас одного удивляет, профессор.

   — Кто он?

   — А он как вам представился?

   — Господин Михайлов. Любознателен сверх меры, в студенты напросился.

   — Возьмите обязательно, господин Рюйш. Дело в том, что этот молодой человек русский царь.

   — Царь?! — поразился Рюйш.

   — Да, да. Только, пожалуйста, не говорите об этом никому и даже ему самому, если хотите сохранить с ним хорошие отношения. Он здесь инкогнито и ужасно сердится, если его называют величеством. В Саардаме, говорят, даже кого-то избил.

   — Он может, — улыбаясь, покачал головой Рюйш. — Этот может, очень страстен. Я буду рад служить ему, господин Витзен.

   — Ну и хорошо.

На следующий день после закладки фрегата Пётр написал патриарху Адриану письмо: «Пресвятой отче, мы теперь живём в Нидерландах в городе Амстердаме, живы и здоровы вашими молитвами, исполняя слово Божие, сказанное Адаму, трудимся в поте лица своего, делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться победителями над врагами имени Господня и освободить христиан из-под ига нечестивого, чего я до последнего дыхания своего не перестану желать».

17 Расставить все фигуры

Великий посол Головин, приехав утром на верфь, не застал там Петра.

   — Он на лекции у профессора Рюйша, — сообщил Меншиков.

   — А где этот профессор?

   — Фёдор Алексеевич, бомбардир не велел его там беспокоить.

   — Но он мне по делу нужен.

   — Он тоже не бездельничает, господин посол, — отвечал сердито Меншиков. — Приезжайте вечером. Он будет обязательно дома.

Вечером Головин приехал уже не один, а с Лефортом. Они застали Петра наверху в его крохотной комнатке, склонившимся под трёхсвечным шандалом над медной доской. Не подымая головы, кивнул вошедшим: «Садитесь там».

   — Пётр Алексеевич, — сказал Головин, — чего ты при свечах глаза портишь? Дня мало?

   — Мало, Фёдор Алексеевич, истину молвишь. Днём фрегат, а тут вот на досуге решил художеством заняться.

   — Каким ещё художеством, герр Питер? — спросил Лефорт, беря со стола какой-то пузырёк.

   — Франц, — поднял голову Пётр, — поставь на место, это царская водка.

   — Царская водка? — удивился Лефорт. — Я и не знал, что есть такая.

   — Поставь, поставь, она, брат, не для питья. Зело ядовита. Это смесь селитряной и соляной кислоты, даже золото растворяет.

   — Но зачем она тебе?

   — Да вот был днём у художника Шхонебека, посмотрел, как он гравирует. Очень понравилось. Решил сам попробовать. Взял у него медную доску, царскую водку, лак, иглу вот эту и... вроде получается.

   — И что же ты изображаешь?

   — А вот смотрите.

Лефорт с Головиным обошли стол, встали с двух сторон за спиной Петра, склонились ниже плеч его, всматриваясь в гравюру.

   — Она ещё не окончена, но уже кое-что видно, — пояснил Пётр. — Вот видите, это христианин вздымает к небу крест, а ногами попирает мусульманскую луну.

   — Это тебе Шхонебек нарисовал? — спросил Лефорт.

   — Ты что, Франц, — обиделся Пётр. — Шхонебек, что ли, с неверными воюет?

   — Неужто ты?

   — Конечно я. Шхонебек только дал мне доску и эту водку для травления. Вот закончу, тисну на бумагу, тогда увидите по-настоящему.

   — Да, — вздохнул Головин, выпрямляясь, — нарисовал ты славно, Пётр Алексеевич, если б ещё и в жизни так случилось.

   — Ничего, Фёдор Алексеевич, даст Бог, и в жизни восторжествуем над неверными. Вон из Москвы пишут, шведы подарили нам триста пушек для кораблей. Осталось за малым. Кстати, как у вас идёт набор специалистов? Мне нужны настоящие моряки, офицеры.

   — Да уж человек около ста подрядили, герр Питер, скоро надо отправлять.

   — Архангелогородцев разделите. Всех на Архангельск не отпускайте. Большую часть отправляйте с иностранцами на Нарву, а там и на Воронеж. Ружей закупили?

   — Закупили, Пётр Алексеевич, тыщи две.

   — Маловато. Ну и их отправляйте на Нарву, а заодно мой подарок князю Ромодановскому. Вон в углу стоит.

   — Топор?

   — Угу. На страх врагам нашим. Вот худо, никак не могу из Витзена выбить горных специалистов, всё меня завтраками кормит, прямо по-московски. А Виниус в каждом письме долбит: давай горных дел мастеров. Коли б мог, сам бы родил ему их.

   — Мы что пришли-то, Пётр Алексеевич, — приступил наконец к делу Головин. — Пора въезжать нам в Гаагу. Мы уж и ливреи новые пошили всем, экипажи добрые приготовили. Голландцы уж намекают, когда, мол, енеральным штатам представляться будете[46]? Оно и верно, мы им в копеечку обходимся, а дела нет.

   — Как нет? А фрегат?

   — Ну это, конечно, тоже не безделица. Но мы ж Великое посольство, пора к переговорам приступать, а правительство-то их в Гааге.

   — Это ты прав, Фёдор Алексеевич, — сказал Пётр, откладывая в сторону гравюру и снимая с себя фартук.