«Без меня баталии не давать» - [40]

Вечером после ужина, когда волонтёры улеглись спать, а Пётр, как обычно, принялся за почту, Ментиков, вошедши со двора, сказал:

   — Мин херц, там какой-то татарчонок господина бомбардира видеть хочет.

   — Что ещё за татарчонок?

   — Да, кажись, из прислуги посольской.

   — Зачем я ему?

   — Не говорит. Только господину бомбардиру. Может, турнуть? Дня ему мало.

   — Ладно. Выйду покурю на воздухе. Послушаю.

Пётр набил табаком трубку, приобретённую уже в Голландии, прикурил от свечи и, попыхивая, вышел на крыльцо.

Там, увидев его в растворе двери, упал у крыльца на колени щупленький паренёк.

   — Господин бомбардир.

   — Ну что там? Ты чей? Кто?

   — Я Курман, господин бомбардир, слуга Василия Золотарёва.

   — A-а, этого злыдня, — пыхнул Пётр дымом. — С чем пожаловал?

   — Прости его, господин бомбардир, не руби головы. Его срубишь, мне тоже на Москве секир башка будет.

   — А тебе-то за что?

   — Его отец подьячий, отпуская меня, сказал: за Василия головой отвечаешь.

   — Василию, парень, давно пора самому за себя отвечать. Постой, это не тебя ли я велел ему грамоте учить?

   — Меня, господин бомбардир, — улыбнулся Курман, обрадовавшись, что Пётр узнал его, не забыл.

   — Ну и научил?

   — Ещё как научил. Я ему теперь все уроки переписываю.

   — Какие уроки?

   — А по морским наукам.

   — Сегодня писал?

   — Писал, господин бомбардир.

   — О чём?

   — Из каких полотен паруса шьются.

   — Так расскажи, из каких? Ты встань, встань, чай, урок отвечаешь, а не милостыни просишь.

Курман встал, отряхнул коленки и, глядя бомбардиру в глаза, начал чеканить:

   — Паруса шьются из различной парусины. Толстоту парусины определяет обширность и возвышенность паруса. Самая толстая парусина именуется канифас и употребляется для нижних парусов.

   — Для каких? — вставил Пётр вопрос, даже забыв затянуться трубкой.

   — Для грота, фока и бизани. Для средних парусов грот-марселя и фор-марселя идёт парусина тонее канифасу и называется карельдук и клавердук, для верхних парусов идёт ещё тонее парусина, называемая брамсельдук.

   — Экий ты молодчик, — искренне похвалил Пётр. — И твой Золотарёв сие знает?

   — Нет, господин бомбардир. Я это сегодня писал, а он со вчерашнего под караулом.

   — Так ты ему всё и пишешь?

   — Всё, господин бомбардир, надо ж науку отрабатывать.

   — Какую науку?

   — Но вы ж сами велели ему меня грамоте учить. Он и выучил. А сюда приехали, сказал: отрабатывай. Я и стараюсь.

Пётр крякнул, спустился с крыльца, сел на верхнюю ступеньку, сказал ласково:

   — Сядь-ка, дружок, вот около.

Курман думал, что ослышался, но бомбардир повторил:

   — Садись, садись, не съем.

Курман подошёл осторожно, опустился рядом, стараясь не коснуться бомбардира, но тот неожиданно обхватил его за плечи, похлопал дружески.

   — Эх, милый Курман, кабы твой бездельник твою голову и сердце имел, — молвил с теплотой, мало ему свойственной. — Как твоя фамилия?

   — Курман.

   — Это имя, а фамилия как?

   — Не знаю, господин бомбардир, сколь помню себя, всегда только Курманом был.

   — Тогда решим так, — сказал Пётр. — Будет у тебя фамилия Курманов. Понял?

   — Понял, господин бомбардир.

   — Имя Курман, фамилия Курманов. А как отца звали? Чтоб уж и отчество было?

   — Не помню, господин бомбардир, — молвил виновато татарчонок. — Я не знал его.

   — А ладно, — махнул трубкой бомбардир. — Бери моё. От сего дня спросят, отвечай Курман Петрович Курманов. И отныне ты не слуга балбесу Золотарёву Ваське, а полноправный ученик по морскому делу. Передай так и Плещееву, мол, бомбардир велел. Ступай, сынок.

Курман вскочил и уж сделал несколько шагов, Пётр окликнул:

   — И ещё. Курманов, ежели кончишь курс на отлично, вернёшься в Россию лейтенантом флота. Это я тебе обещаю.

   — Спасибо, господин бомбардир.

   — И тебе тоже, друг. Порадовал ты меня. Хоть ты порадовал.

16 У профессора Рюйша [44]

Наконец 9 сентября был заложен фрегат длиной по килю в сто футов. Стапель[45] для него установили вдоль берега, что привычнее для русских, спускавших ранее в Воронеже свои корабли. Все детали киля, вытесанные из дуба, были хорошо сплочены, пригнаны, и мастер Поль был доволен. Ещё бы, отводили на подготовку месяц, а волонтёры управились за три недели. В этот же день удалось установить и два носовых шпангоута, заранее заготовленных. Однако при установке шпангоута Аргилович оступился и вывихнул ступню, и поэтому до дома волонтёрам пришлось тащить его на себе. Пётр сам исследовал больную ногу имеретинского царевича, велел лежать и тут же отправился к Витзену.

   — Есть ли у вас добрый лекарь-костоправ?

   — А что случилось, Пётр Алексеевич?

   — Да один мой товарищ ногу подвернул.

   — Есть у нас знаменитый врач, профессор анатомии Рюйш.

Пётр сам доставил пострадавшего к профессору, и когда тот, осмотрев ногу, взяв по-особому ступню и дёрнув так, что Аргилович вскрикнул, поставил сустав на место, Пётр тут же спросил:

   — Господин профессор, объясните, как вы это сделали?

   — Всё очень просто, молодой человек, кость выскочила со своего места, я её вернул туда, где ей положено быть.

   — Но мне хочется знать, как это делается? — не отставал Пётр.