Без четвертой стены - [40]

Помятый, с подскочившим нижним давлением, оглохший и выпивший («внук напоил»), в унтах и водолазном свитере прибыл народный артист РСФСР Павел Савельевич Уфиркин. Его сопровождала и опекала в пути молодая актриса, рассорившаяся вдрызг с оператором на съемках агитфильма для ОРУДА Марина Рябчикова.

— Махнем к Красновидову, — сказал ей при встрече Уфиркин полушутя, — не придемся ко двору, так хоть Сибирь посмотрим.

Вот и махнули.

Когда в общественном месте собирается больше трех актеров — все уже догадываются, что это актеры. Умея говорить, слушать они, как правило, не умеют. А говорят на голосах поставленных, приподнято, с жаром. И образно до того, что за образностью с трудом улавливаешь суть. Столпившись у окошечка администратора гостиницы, они все что-то требовали, тут же рассказывали путевые истории, подкрашивали их («да, к слову!») анекдотами.

— Тише, — умоляла администраторша, — ведите себя культурно, от шума не вижу, что нишу. Паспорта и три рубля за прописку.

— Хоть десять дам, только не первый этаж, — предупреждала Семенова, — меня выкрадут.

— Кому вы нужны? — администраторша теряла терпение. — У нас этого не воруют.

— Вы не грубите, я пожалуюсь мужу. Геннадий! — позвала она. — Почему меня так смеют…

Геннадий Берзин стоял в дверях администраторской и курил. На зов жены сердито отмахнулся и ушел в вестибюль.

— Ну вот, и он туда же.

Марина Рябчикова, получив талончик на номер, спросила:

— А в этом номере кран не течет, не свистит?

— В этом номере вообще нет крана.

— Как?!

— Очень просто: умывальник в туалете. Заполняйте гостевой бланк и не задерживайте, гражданочка.

— Новости! — Рябчикова надула губы, схватила анкету и принялась ее заполнять. Испортила одну, побежала за другой. И другую испортила.

Уфиркин сидел рядом, смотрел на Рябчикову сонными от высокого давления глазами, потом сказал:

— Здорово ты, того… Всем, что ли, заполняешь?

— Да нет, — злилась Марина, — себе, и все неправильно.

— Возьми уж еще один бланчик, помоги старику.

Марина помогла. Уфиркин посмотрел в анкету.

— Что ж ты мне в графе «цель приезда» написала?

— Гастроли. А что же?

— Да ты что, душка? Мне не хватает сейчас только по гастролям мотаться. Душка, ты посмотри на меня, похож я на гастролера?

Марина послушно посмотрела на Уфиркина и согласилась:

— Да, не похож. А что же написать?

— Пиши: за смертью гоняюсь.

— Да вы что? — вскрикнула она. — Зачем такие шутки?

— Ну тогда напиши: под знамя Красновидова. Или уж, на худой конец, — сторожить театр, чтобы дрова не воровали. Дровами, поди, отапливают? А такую коробку… Сцену да зал…

— А ну вас, говорите черт те что… — Она сбегала за новым бланком, заполнила.

Уфиркин прочитал: «по делам службы».

— Пойдет. Умница. Спасибо. А какая служба — никого не касается. Все так.

Пришли крутогорцы. Объятия, знакомство, расспросы. Помогли новоприбывшим разместиться по номерам. И в номерах поднялся невообразимый шум.

Полку прибыло.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

— Если мы все будем питаться порознь, нам надолго денег наших не хватит, — внушала Ксюша Рогову, хотя Петр Андреевич и не возражал. — Берусь, вот честное слово, берусь сэкономить.

Рогов с каждым днем все больше проникался тихим восхищением к этой женщине. Она мысли других словно подслушивает.

— Как же вы их сэкономите, Ксюша?

— В общий котел!

Она целое утро носилась с этим общим котлом, ее вдохновляло уже само сочетание этих слов, котел ей виделся живым, как таз из «Мойдодыра», только большим и емким, которого хватит на целую роту, и все, что в нем будет вариться, окажется втридешева. Она даже напевала эти два слова «Об-щий коте-ол, об-щий коте-ол» в ритме неторопливого вальса и представляла, как радостно затанцует вся их дружина, когда увидит этот котел бурлящим, окутанным паром и аппетитным запахом, дрожащим от желания всех накормить до отвала.

— Мы устроим нарпит, Петр Андреевич! Доверьте мне быть поварихой, ну доверьте! Обещаю, будет вкусно и дешево. Мне приходилось так, в войну.

— Нет, Ксюша, — Рогов от умиления развел руками, — вы… вы просто необыкновенный человек! Дитя природы, где же вы этот нарпит надумали устроить?

— В театре.

Захлебываясь от азарта, она быстро-быстро стала рассказывать, как, излазив весь театр, наткнулась на пристройку за глухой дверью в фойе и обнаружила печку с плитой, тут ее и осенила мысль убрать оттуда всякую рухлядь, вымыть пол, и это будет кухня. Теперь, если Рогов разрешит, она упросит завхоза ввернуть в комнатушке лампочку и разыскать шкаф для посуды.

— А вы, Петр Андреевич, не могли бы пожертвовать шесть тарелок? Нет? Только три? Тоже хорошо, остальные докупим. И ложки и вилки. Пусть алюминиевые. А что? В нарпите серебро не принято. Так вы согласны? Петр Андреевич, ну что вы молчите, согласны?

Что с ней поделать? Петр Андреевич взял ее под руку, и они пошли в театр осматривать будущую кухню «нарпита».

Завхоз, он же электрик театра, — Ксенофонт, молодой, светловолосый, розовощекий и очень косолапый парень лет двадцати двух, безоговорочно взялся помогать. Наладил плиту, натаскал воду, отшвабрил в фойе полы. Хозяйка называла его Ксением.

Готовился обед. Этого ни в одном театре еще не бывало.