Без четвертой стены - [39]

— Алиташова, — подсказал Рогов.

— Она самая, Алиташова. Мансийка. Симпатушка такая. Спрашиваю: что исполните? А она мне: хотите, говорит, я расскажу вам, как отец меня в тайгу с собой взял на охоту? Я было плечами пожал, потом говорю: что с тобой делать, рассказывай. И рассказала. Я, дорогие мои коллеги, только Лидию Орлову знаю, которая могла бы так образно, скупо, без жестов и всяких актерских выдумок рассказать. Не только запомнил все до слова — воочию увидел: поля иван-чая и ее в юбчонке выше колен, с поцарапанными босыми ногами, отца с ружьем, собачонку в репьях, покусанную. Смотрю ей в глаза, а там как в немом фильме безмолвно, но зримо течет и раннее детство ее, и нужда, и терпеливое одиночество. Вот вам и Эльга… — Он опять забыл фамилию.

— Алиташова, — улыбнулся Рогов. — Чисто профессорская рассеянность?

— Да. Басню читала Али-та-шо-ва нескладно. Крылов у нее какой-то адаптированный, крестьянский. Но смешно читает девчонка, органично, без наигрыша. И ведать не ведает, что басни исполнять нет ничего труднее. Я, например, никогда не умел, литературщина какая-то лезет. Подлей, Петр, еще кипяточку, болит, злодейка.

Рогов долил грелку.

— Спасибо. Мадам эта из Магадана, — продолжал Лежнев, — предмет раздумий. Единственное, что она почувствовала верно, это то, что конкурс она не пройдет. Жим. Пуста. Темперамент клюквенный, кислый. А сама она какая-то… лепообразная. Ведьму из «Макбета» она, вероятно, и сыграла. Так ведьму и я сыграю, была бы метла. Далее Гитанов. Не годится. У него неисправимый дефект речи. Грассирует и гундосит. Рост, внешность отличные. Что делать?

— Решайте, — сказал Рогов, — может быть, направить к логопеду?

— Добро, если вы за тысячу верст логопеда найдете. Остальные, я считаю, вполне заслуживают проходной балл. Что скажет маэстро Красновидов?

Красновидов, молча сидевший в сторонке, покусывал карандаш, нервничал. В его группе было сложнее. Двое пришли вообще не подготовленные, стихи читали по книжке, прозу путали, прерывались, остальные показались средне, неярко.

Петр Андреевич старался объяснить Олегу Борисовичу:

— Один явился к тебе после ночной смены, он работает на заводе сварщиком. Восемь часов с автогеном, выжат, глаза слезятся, а к тебе пришел. Прямо с работы, только спецовку сбросил.

— Он что, у тебя уже был?

— Конечно. Прибежал, чуть не плачет. Провалился, говорит, с треском, все слова растерял. Он парень способный, хваткий.

— Ну, это один. А остальные? Что с Манюриной?

— Эту отсеивать. — Рогов категорически поставил галочку. — Легкомысленна, ищет знакомств.

— Это еще не самый великий грех, — вставил Лежнев, — ты не в монастырь отбираешь, а в театр. Манюрина молода, как же ей не знакомиться? И хороша собой, по-моему. Это та Манюрина, которая на днях на велосипеде сшибла кого-то?

— Да.

— Хороша-а. Олег, тебе-то она чем не понравилась?

— За душой ничего не увидел. Рассеянна. Читает и смеется. Остановится, спросит: «Не так, Олег Борисович?» — «Не так». — «А как?»

Лежнев расхохотался.

— Молоде-ец Манюрина. Да она же, видишь, сама чувствует, что не так, значит, уже не безнадежна. А как? Ты ей объяснил?

— Объяснил.

— И опять не так? Это не грех. Научим, и будет так. Ставьте ей проходной балл, я знаю таких манюриных, из них актрисы получаются.

Из двадцати одного отобрали восемнадцать. На втором туре решили слушать их сообща.

Красновидов вспомнил опять об актрисе из Магадана.

— Я понимаю, — сказал он, — что мы будем основываться только на актерских данных поступающих. Мы должны растить актеров для будущего театра, и, желательно, талантливых. Актриса из Магадана неспособна, опыт ее на подмостках работает против нее же самой. Отчислить, — значит, оборвать последний шанс куда-то еще поступить. Здесь чисто человеческие мотивы, товарищи, но я предлагаю найти какое-то компромиссное решение.

Рогов сказал:

— Студия ей ничего не даст, Олег прав. Работы мы ей предложить сейчас не сможем. Разве только поговорить с ней насчет заведования, скажем, костюмерной или бутафорской, а по совместительству приглашать на эпизодические роли?

— И хорошо, — поддержал его Лежнев, — это даст ей право числиться в коллективе.

— Мастерские, между прочим, должны начать работу до открытия, — заметил Красновидов. — Своими силами. Шить, клеить, сколачивать. Будем осваивать. Без производственных цехов театра не откроешь.

— О мастерских поговорим не сейчас. — И Лежнев встал. — А печени вроде полегче, спасибо Рогову за грелку. Может быть, он еще и рюмку водки предложит? Это поспособствует.

— Смотри, не стало б хуже. — Рогов полез в шкаф за лафитником. — Могу предложить настойку на черной смородине.

— Одну рюмку! — сказал Лежнев. — За лед, который тронулся.

В этот же день в Крутогорск прибыла еще группа актеров.

Уехавший после расформирования театра в Одессу молодой щеголь Геннадий Берзин мотался там по кабинетам отдела культуры, стучался-недостучался в тюз, в Драму, даже в Музкомедию. Потратил впустую два месяца, успел только жениться. И решил: все, вон из Одессы. Жена его, рыхлая, голосистая блондинка Светлана Цехмистрий, по сцене Семенова, удерживала своего суженого чуть не силой от бредового решения броситься в какую-то Сибирь. Но потом, поразмыслив здраво, сдалась: и там, в Сибири, тоже ведь люди живут, а оклады в той стороне — она это сама слыхала — повыше, чем в Одессе. Сдалась. И, нагрузив контейнер домашним скарбом вплоть до велосипеда, смело ринулась навстречу снегам и тайге с мечтой о длинном рубле.