Без четвертой стены - [42]

— Одну минуту, — остановил его Красновидов, — мне нужен ваш совет.

— Совет? Не художественный? Товарищеский?

— И тот и другой.

Лежнев снова сел, закурил:

— Говори.

— Есть пьеса. Будем пока называть ее материалом для пьесы.

— Автор? — перебил Лежнев.

— Автор? Фронтовик-очевидец. Это его первая работа.

— Над пьесой, — вмешался Рогов, — надо бы еще поработать. Я читал ее, Егор Егорович. Материал сильный, пьеса сценична, только рыхловата. Пока для нас никто еще не пишет, ее можно взять в работу. Не сразу, конечно.

— Петр прав, — Красновидов лукавил. — Думаю, что автор охотно пойдет на переделки. Центральная роль, между прочим, женская.

— Это интересно, — сказал Лежнев, — возрастная?

— Роль делится на два периода жизни: молодость и пятнадцать лет спустя.

Лежнев присвистнул:

— Почти по Дюма. Мне, чувствую, в ней роли не найдется. Кто же все-таки автор?

— Пока воздержусь, — сказал Красновидов, — вам надо прочитать пьесу. Если не будет возражений, прошу мне доверить ее поставить.

— А ты сможешь? — спросил Лежнев прямо и строго. Этого вопроса Красновидов не ожидал. «Ударил старик под дых. Конечно, режиссурой я почти не занимался, если не считать трех постановок в других театрах. Лежнев за жизнь создал десятки спектаклей. Но не задавал ли он каждый раз этот вопрос и самому себе?»

— Я лишь прошу доверить ее мне, Егор Егорович, — тушуясь, произнес Олег. — Смогу я или не смогу — осознать можно только в процессе работы.

— Это все та-ак, — протянул Лежнев, — это само собой. Но режиссура — профе-ессия-а, а не «возьму да и поставлю».

Красновидов еще больше стушевался, растерянно сказал:

— К сожалению, дипломированный режиссер у нас пока вы один. Но на двух только пьесах мы остановиться не можем, две пьесы — еще не репертуар.

— Так если подходить строго, — сказал Лежнев, — студийные спектакли тоже еще не для репертуара.

— Вы правы. Но и это, опять же, выяснится в процессе работы над ними.

— Это уж из области лотереи, — голос Лежнева становился все тверже, Красновидов сдавался.

— Что ж, — сказал он, — на штатного режиссера в управление послан запрос. Если пришлют, я готов отдать эту пьесу профессионалу. Хотя…

Тут Лежнев взъерошился весь, сатанински взглянул на Рогова, на Красновидова, зло ткнул папиросу в пепельницу:

— Еще неизвестно, кого пришлют! А то и взвоем. Лежалых постановщиков целые штабеля, да кому они нужны. — И встал.

Рогов заметил:

— Инициативу, Егор, заминать не следует. Олег одержим, напорист.

— Ты меня за Олега не агитируй, — перебил его Лежнев, — цену ему я могу набить и повыше твоей. Взвесь другое. Сейчас, когда мы на перепутье, Олегу нельзя ошибиться. Это грозит всем остаться без поводыря. Провалить спектакль можно, но кругов, которые пойдут от этого провала, допустить нельзя. Сложится мне-ни-е-е. И уж тогда о повторении режиссерской попытки не может быть и речи. Логично? — Он повернулся к Красновидову. — Ты только не обижайся на меня, ради бога! Если хочешь знать, я исхожу из твоих же принципов: все — по большому счету.

— С чего вы взяли, что я должен обидеться? Вы лишний раз дали мне понять, как ответственно в моем положении надо подходить к любому поступку. На нас теперь — во все глаза. Это обязывает. — И совсем тихо, с какой-то грустью Красновидов добавил: — А надежды, между прочим, имеют свойство рассеиваться и гаснуть.

Лежнев барабанил костяшками пальцев по столу.

Рогов думал: «Тучи пошли по небу. Казалось, все так ясно, ан брык — и с ног долой. Перемудрят, ей-ей, перемудрят».

Лежнев потер ладонями лицо, преодолевая послеобеденную сонливость.

— Олег! К тебе вопрос.

— Слушаю. — Красновидов ждал нового удара под дых.

— Задам, но можешь на него сейчас и не отвечать. Мой изначальный принцип как режиссера такой: отыскивая идею пьесы, определить ее одним глаголом. Определив этот глагол, смело принимаюсь за работу. Улавливаешь смысл?

— Да.

— Так вот какой вопрос: чего ты хочешь? От нас, от театра, от его спектаклей? Считай, нас ты сагитировал, мы пошли за тобой, даже не пошли, а полетели, за тридевять земель. Куда ты нас поведешь? Поверь, я спрашиваю без подвоха, а тебе самому ответ на этот вопрос нужен в первую очередь, причем исчерпывающий и ясный, как небо. Найди глагол своей идеи.

— Хорошо, — сказал Красновидов.

За окном глухая безлунная ночь. Серая болотная мга. Капли брякали по жестяному карнизу, редкие и тяжелые, будто на карниз протекало из недокрученного водопроводного крана. Лина, накрывшись с головой одеялом, спала. Изредка вскидывалась, сонно бурчала: «Ты еще не спишь» — и вновь накрывалась с головой.

«Найди глагол своей идеи». «Чего ты хочешь?» Спать. Или убежать из Крутогорска. Куда-нибудь на Чукотку, к белым медведям. Лежнев влил мне порцию какого-то лекарства, и я отрезвел. Отрезвев, почувствовал, что гол и слаб, растерян и подавлен. А мне нужно ответить Лежневу. И всем, кто пошел или пойдет за мной. С чего же начать?.. С того, что возьму себя в руки».

У Красновидова была игра, которой он пользовался редко и осмотрительно. В практике работы над ролью он придумал и освоил… манеру, что ли, приемы разработки образа в воображении. По аналогии с знаменитым внутренним монологом, открытым Станиславским, Красновидов выходил на внутренний  д и а л о г  с воображаемым партнером. Психологически процедура сложная, она требует нервного напряжения и собранности. Объект общения должен быть ясно, отчетливо увиден и схвачен внутренним оком. В создаваемом в воображении диалоге, думая за себя, думать и за партнера; п р е д в и д е т ь  его поведение, возможные ответы, возражения.