Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино - [73]
Дело в том, что в США изначально далеко не все были расположены к Тарантино как автору «Криминального чтива». В книге Джейсона Бэйли в главе «Критики, которые ошиблись» есть подборка особенно ярких негативных высказываний рецензентов в отношении фильма. Типа: «„Криминальное чтиво“ подстрекает культурное нищебродство» и «Слово „утомительно“ не так часто используют при описании „Криминального чтива“, но есть моменты, к которым оно подходит как нельзя лучше»[280]. Надо сказать, негатива было немало. Но говорить, что критики «ошиблись», категорически нельзя: они просто делали свою работу — высказывали мнение. Многие из рецензентов сохраняют это мнение до сих пор. Так, именитый критик-эстет Джонатан Розенбаум в одной из первых своих реакций «Избыточность иллюзий» на «Криминальное чтиво» был довольно резок[281]. И хотя с годами он смягчил тон и признал, что в фильме можно найти кое-что любопытное, свое негативное отношение к нему он сохраняет по сей день. Например, в 2003 году в очень краткой рецензии на «Криминальное чтиво» Розенбаум писал: «Грубо говоря, жестоко-пародийное повествование Тарантино… походит на пьяные фантазии 14-летнего тайного педераста… идея Тарантино выглядит натянутой, хотя даже здесь общий замысел ясен. Он состоит в том, чтобы убрать раз и навсегда настоящую жизнь и настоящих людей из художественного фильма и заменить их жанровыми приколами. Эта картина — всего лишь яркая, эффектная форма, и только»[282]. Если угодно, «Криминальное чтиво» до сих пор не является общепризнанным шедевром, а резкие суждения поклонника высокой культуры Джонатана Розенбаума вполне конгениальны процитированному выше русскому критику.
Российский киновед Александр Дорошевич даже в 2007 году продолжал называть фильм «Бульварным чтивом». Он настаивал, что картина неоригинальна и в целом: «Если приглядеться, то ни режиссурой, ни игрой актеров (вполне, впрочем, добротной) „Бульварное чтиво“ не поражает»[283]. Критик Сергей Кудрявцев старался быть объективным и оценил фильм высоко, сравнив гений Тарантино с гением Орсона Уэллса. Точно так же объективным постарался быть и Михаил Трофименков, написавший в 1994 году рецензию для «Искусства кино». Сегодня она может выглядеть немного нелепой, но, во-первых, к ней надо относиться как к историческому источнику, а во-вторых, в 1994 году было сложно писать по-другому. По многочисленным ляпам, неудачным переводам терминов, которые сегодня передаются более адекватно, можно проследить, как формировалась в России кинокультура в целом. И хотя Трофименков называет фильм «ювелирным изделием», а режиссера «виртуозным мастером сценарного дела», критику ожидаемо больше понравились «Псы помоек» (уже существовавший на тот момент перевод «Бешеные псы» автора не устраивал) — «не такой болтливый, более собранный, строгий, по-настоящему жесткий, где аморализм мира еще переживался как античная трагедия». Заключает Трофименков свою рецензию следующим образом: «Став модным автором в Европе, Тарантино играет с жанром. Есть опасность, что он окажется среди недолговечных „бабочек“ постмодернизма, не оправдавших надежд, как это случилось с Линчем после „Головы-ластика“, Джармушем — после „Страннее рая“, Содербергом — после „Секса, лжи и видео“. Но пока что Тарантино — самый безумный из молодых режиссеров мира»[284]. Согласимся, что все эти отзывы, за исключением отклика Сергея Кудрявцева, далеки от восхищения.
Проблема была в том, что даже авторы, которым Тарантино должен был однозначно нравиться, в конце концов очень быстро устали от его популярности. В середине 1990-х группа энтузиастов выпустила номер студенческой газеты «Латинский квартал». Критик Станислав Ростоцкий, который является не только настоящим знатоком культового кино, но и культовым зрителем par excellence, написал в газету статью про Джона Карпентера как культового автора. Но начинал он свой текст не с Карпентера, а с Тарантино: «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: Тарантино больше не катит. Держать касеты (sic) с „Pulp Fiction“ дома (пусть и в тайничке, рядом со срамными открытками) — верх дурного вкуса. Расслабленная героиновая болтовня нью-йоркских (sic) гангстеров прикалывает публику куда меньше, чем брутальный (героиновый же) беспредел эдинбургских наркоманов из Trainspotting, а за песню „Девушка, ты скоро станешь женщиной“ в приличной компании могут и навешать. Сей прискорбный и в определенной степени несправедливый факт свидетельствует только об одном: старина Квентин был режиссером модным. Но не культовым»[285]. Это очень важный текст, так как говорит нам о следующем: если одни критики не могли смириться с тем, что Тарантино претендовал на статус высокого искусства, другие не могли принять режиссера по той причине, что он стал слишком модным. Небольшой отрывок из текста Ростоцкого свидетельствует как раз о том, насколько Тарантино пользовался народной любовью. Настоящих культистов такая популярность не могла не раздражать. Иными словами, понятно, что в исторической перспективе Ростоцкий оказался не прав, но ретроактивно, именно в тот момент, когда критик писал цитируемые строки, он был прав абсолютно: популярность превращает сколь угодно оригинальный продукт в пошлость. Самое главное, что Ростоцкий оказался настолько прозорливым, что где-то на шесть-семь лет и даже больше опередил всех тех, кто с выходом первого тома «Убить Билла» станет писать, что Тарантино «убил культовое кино». Ростоцкий превозносил Карпентера как истинно культового режиссера и отказывал в этом статусе Тарантино. И если даже такой ажиотаж вокруг «Криминального чтива» был у нас, что говорить о Западе? Хотя, допускаю, что у нас, на черноземе, готовом принять любые достойные семена и дать богатый урожай, это кино могло быть куда более востребованным. Впрочем, сам Тарантино понимал, что происходит: «„Чти-во“ вызвало множество заблуждений, упований, дезинформации… поскольку медиа достигли критической точки, то меня могли только ненавидеть, мною пресытились и от меня уже тошнило»
