Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино - [59]
Но все же тем, кто хотя бы старался увидеть в фильме нечто большее, чем то, что лежит на поверхности, был Сергей Кудрявцев, более других критиков склонный к анализу и имеющий желание увидеть в кино ту или иную философию. Так, еще в 2003 году он писал: «Все-таки в теме хладнокровного воздаяния женщины, которая четыре года провела в коме и, по сути, вернулась с того света, чтобы наказать виновников расправы над участниками свадебной церемонии в провинциальной церкви где-то в Техасе, подспудно звучит мотив противостояния самому ходу времени. Невеста борется не только и не столько с бывшими товарками и их кровожадным шефом, а прежде всего — с необратимостью бытия, если уж говорить громкими словами»[216]. Несмотря на то что с позицией «Беатрис Киддо против необратимости бытия» сложно согласиться, это уже кое-что. Создается впечатление, что Сергею Кудрявцеву так хотелось увидеть в фильме глубину, что он не нашел ничего лучше, чем придумать такой ход. Кстати, как мы помним, в контексте судьбы он описывал и «Криминальное чтиво». Но самое примечательное вот в чем. Анна Девятова в своей статье упоминает, что «неожиданные монтажные решения дают добро на то, чтобы перестать считать нарочитый китч как будто чем-то плохим», в то время как Сергей Кудрявцев находит более удачный термин и употребляет выражение «высокий китч». В некотором роде это большой шаг для нашей критики — пробовать описать творчество режиссера через китч, пускай ограничиваясь при этом одним лишь упоминанием и не давая объяснений, что это значит. Англоязычные критики, скорее, используют слово «пастиш» — бывает, оно понимается как синонимичное (что в целом неверно) китчу, но в определенном отношении более востребованное, то есть модное. Однако даже западные критики касательно Тарантино часто ограничиваются в лучшем случае упоминанием пастиша.
Когда культовый фильм — это культовый фильм
Все другие рецензии неизбежно отсылали к тому, что и откуда берет Тарантино (впрочем, тоже не всегда правильно, потому что в первом томе «Убить Билла» практически нет кунг-фу, этому посвящается скорее второй том). И даже спустя несколько лет критики продолжали говорить о том же. Так, Роман Волобуев, посмотрев фильм в 2008 году, написал: «Пресловутый компилятивный метод Тарантино, каждую свою работу собирающего из лучших моментов ста тысяч любимых фильмов, тут выглядит уже не игрой в конструктор, а алхимическим процессом. Если кино — это дистиллят жизни, то „Килл Билл“ — дистиллят дистиллята, двухсотпроцентный раствор, чувства, доведенные до концентрации кислоты и уже не нуждающиеся в одобрении того, что принято называть умом»[217]. Одним словом, все рецензии различались лишь оценками — не понравилось / понравилось, гениально / бездарно.
И лишь в новом десятилетии рецензенты стали возвращаться к фильму, чтобы сказать о нем хоть что-то оригинальное. В тексте Павла Прядкина (2013) оригинального мало, зато он один из первых обращает внимание на очень важный пункт критики первого тома «Убить Билла» со стороны западных авторов. Так, он пишет: «Сейчас уже как-то позабылось, а ведь после „Убить Билла“ знатоки восточного кино всерьез ополчились на американского варвара. Но сколько же личного было в той обиде! Просто людям, хорошо знакомым с фильмографией того же Гордона Лю, появляющегося в обеих сериях „Билла“, было жаль свой уютный, мало кому знакомый (на Западе, разумеется) мирок. Пусть и в несколько ироничном ключе, но он вдруг стал достоянием самой широкой общественности»[218]. На самом деле этот упрек можно было адресовать избранным русским авторам. Например, Дмитрий Комм, специалист в области азиатского кинематографа и автор книги о гонконгском кино[219], еще в 2004 году негативно отзывался о Тарантино именно на том основании, которое упоминает Прядкин в контексте западных экспертов. Комм написал про фильм так: «В лучшем случае это просто ловко сколоченный суррогат, кино для тех, кто предпочитает копию оригиналу, фальшивую розу — настоящей, кто уверен, что уже знает все на свете, а то, чего он не знает, не заслуживает того, чтобы это знать», а Тарантино назвал «ушлым продавцом из видеосалона, пожирателем фильмов с феноменальной памятью и слабым интеллектом»[220]. По крайней мере оценка Дмитрия Комма была профессиональной и корреспондировала с главным пунктом обвинений со стороны западных критиков, а его гневное высказывание — ярким.
В западном же мире развернулась дискуссия на тему, является ли первый том «Убить Билла» культовым фильмом, в основе которой был скрыт другой, куда более острый вопрос: можно ли считать Квентина Тарантино культовым режиссером теперь? Как я уже говорил, позицию Дмитрия Комма мы можем считать частью этой дискуссии. Само BBC задалось этим важным вопросом, культовое ли кино первый том «Убить Билла» или нет[221]. Стивен Даулин уже в октябре 2003 года забил тревогу, расспрашивая экспертов в области культового кинематографа насчет первого тома «Убить Билла». Результат его исследований нашел отражение в названии статьи «Когда культовый фильм — это не культовый фильм». Вместе с тем было странно обсуждать этот вопрос в момент выхода картины. Даже в традиционных представлениях о культовом кино вопрос о том, включать фильм в канон культового кино или нет, возникает лишь по прошествии времени.
До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой.
Не так давно телевизионные сериалы в иерархии художественных ценностей занимали низшее положение: их просмотр был всего лишь способом убить время. Сегодня «качественное телевидение», совершив титанический скачок, стало значимым феноменом актуальной культуры. Современные сериалы – от ромкома до хоррора – создают собственное информационное поле и обрастают фанатской базой, которой может похвастать не всякая кинофраншиза. Самые любопытные продукты новейшего «малого экрана» анализирует философ и культуролог Александр Павлов, стремясь исследовать эстетические и социально-философские следствия «сериального взрыва» и понять, какие сериалы накрепко осядут в нашем сознании и повлияют на облик культуры в будущем. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Многие используют слово «культовый» в повседневном языке. Чаще всего этот термин можно встретить, когда речь идет о кинематографе. Однако далеко не всегда это понятие употребляется в соответствии с его правильным значением. Впрочем, о правильном значении понятия «культовый кинематограф» говорить трудно, и на самом деле очень сложно дать однозначный ответ на вопрос, что такое культовые фильмы. В этой книге предпринимается попытка ответить на вопрос, что же такое культовое кино – когда и как оно зародилось, как развивалось, каким было, каким стало и сохранилось ли вообще.
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Маленький норвежский городок. 3000 жителей. Разговаривают все о коммерции. Везде щелкают счеты – кроме тех мест, где нечего считать и не о чем разговаривать; зато там также нечего есть. Иногда, пожалуй, читают Библию. Остальные занятия считаются неприличными; да вряд ли там кто и знает, что у людей бывают другие занятия…».
«В Народном Доме, ставшем театром Петербургской Коммуны, за лето не изменилось ничего, сравнительно с прошлым годом. Так же чувствуется, что та разноликая масса публики, среди которой есть, несомненно, не только мелкая буржуазия, но и настоящие пролетарии, считает это место своим и привыкла наводнять просторное помещение и сад; сцена Народного Дома удовлетворяет вкусам большинства…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.