Бесконечная история - [161]

Пусть Карл и Рокэ помирятся. Если Рокэ не станет рассказывать Карлу о кровных клятвах и их последствиях, о том, что жизнь его была связана тогда с жизнью Фердинанда, примириться им не составит труда. Мальчик очень любит Рокэ, и если некий Валмон не будет путаться под ногами, любовь эта все пересилит.

— Если болезнь не держит его, он приедет, и думаю что довольно скоро.

— Рокэ не покинет Талиг. Не сейчас и уж тем более не из-за такой ерунды.

— Эта мысль ранит твое сердце, — сказал Тергэллах. — Но ты ошибаешься, друг мой. Он тоже человек и тоже скучает.

— Дело не в этом.

— Если в короле, то ведь королям иногда нужно давать свободу, — сказал Тергэллах. — Брат моей матери знает об этом слишком хорошо. Когда-то его подвел король, не умеющий править.

— Карл не просто король, он…

— Почти сын, я понимаю. Но выросших сыновей тем более нужно отпускать в свободный полет. Послушай, друг мой. Двадцать лет вы шли по жизни бок о бок, не расставаясь дольше, чем на несколько месяцев. Любая его цель становилась твоей целью, любая его хворь — твоей заботой. Тебе он доверял свои мысли, на тебя опирался…

«Я служил Талигу», — хотел сказать Марсель, но промолчал. К чему лгать? Если бы Рокэ угораздило поклясться в верности Дриксен, с тем же рвением служил бы и Дриксен.

— Неужели ты думаешь, что он не скучает? Твоя тоска — отраженье его тоски.

Может быть. Но через любую тоску Рокэ перешагнет и пойдет дальше. А Померанцевое море достаточно велико.

— Надеюсь, что нет, — ответил Марсель. — У Рокэ хватает проблем и без этого.

Тергэллах сжал плечо Марселя.

— Он приедет, друг мой, поверь. Быть может, ненадолго, но приедет обязательно. А до того момента я не пущу тебя в Зегину. Если ты сгинешь там, как мне будет оправдаться перед гневом и горем его? Ты стал ему ближе родичей. Мы подождем — ты и я.

Что ж, Зегины ему не видать. Впрочем, действовать он может и отсюда. Из Талига сюда и впрямь далековато приходилось тянуться, но на территории одной из «звезд» спланировать события в другой легче легкого.

Тергэллах ушел, а Марсель все смотрел на море. «Перед гневом и горем его…»

Человеку, некогда сжегшему Агарис, сам Создатель велел быть романтиком. Но вы-то, граф Валмон, Святых городов не жгли и оплотов чужой веры не свергали, так будьте же разумнее. Нельзя, чтобы вас утешали, будто влюбленного мальчишку. Вы не мальчишка и не влюблены.

Марсель усмехнулся, благо, усмешки этой никто не видел. Вы не влюбленный мальчик, граф, все намного хуже. И хватит, граф, печалиться о своей судьбе, печальтесь лучше о Карлито. Ему сейчас хуже, чем вам.

А вы даже не помните, каково это было — в первый раз убивать не на дуэли и не на войне, убивать человека невиновного. Страшно, мерзко — и несложно, а больше ничего и не вспомнить.

* * *

Вопреки уверенности герцога Алвы, болезнь его затянулась. Ему становилось то лучше, то хуже. Карл приезжал к нему раз или два, но поговорить откровенно они так и не смогли. Герцог Алва не особенно горел желанием с ним беседовать. Больше Карл с визитами не навязывался, предоставив эту привилегию Анжелике.

Вышедшая замуж в восемнадцать лет за Гильермо Куньо, марикьярского вице-адмирала, она овдовела спустя три месяца после свадьбы — в первые же дни гайифской войны. После смерти мужа Анжелика вернулась в Олларию, где в положенный срок родила дочь, и с тех пор жила при дворе, лишь на зиму уезжая к родителям мужа на Марикьяру.

Даже теперь, пять лет спустя, Анжелика не желала и слышать о втором браке. И Карл не считал возможным ее принуждать. Пресловутое «благо Талига» представлялось Карлу не таким уж важным в сравнении с покоем и счастьем его младшей сестры. Папа Росио и дядюшка Марсель, видно, что-то упустили в его воспитании. Или только казалось, что упустили.

Так прошла осень. В начале зимы Анжелика с маленькой Инеситой окончательно перебрались на улицу Мимоз, и это вернее другого подтвердило, что со здоровьем у герцога Алвы стало совсем плохо.

Карл уже знал, что то анонимное письмо написала жена Арно Савиньяка, и прекрасно понимал, что за прямодушием женщины, узнавшей о старом преступлении, могли скрываться и политические мотивы. Но пока длилась зима, мысли о той, давней — последней — зиме его отца, не покидали Карла, затмевая все остальное. Снова и снова он думал о троих людях, один из которых породил его, а двое других вырастили.

Фердинанд Оллар в Багерлее, Рокэ Алва в Нохе, Марсель Валмон в роли урготского посла при дворе Альдо Ракана.

Суд уже миновал, сделав малодушным предателем одного и сотворив святого мученика из другого. Что чувствовали эти двое, каждый в своем заточении, пока третий искал им спасения и погибели? Что чувствовал отец в последние месяцы своей жизни? Стыд? Страх? Усталость? Хотел ли он вообще жить после того, что произошло? Хотел или нет, но он жил. Четыре месяца после суда он жил, о чем чем-то думал, говорил с тюремщиками, ел и спал, носил в себе воспоминания о суде. А потом его не стало.

Зима подходила к концу, когда Рокэ Алва явился с прошением о своей отставке.

— Я рекомендовал бы вам назначить на мое место маршала Придда, — сказал Алва. — Он заслужил этот пост еще в гайифскую войну.