Беседы о литературе: Восток - [177]

60. Luceat eis[246] Кто на Ваганькове, кто в Новодевичьем, спите вы мирно, мои прабабушки, бабушки, тетушки[247]. А где-то рядом лежат ваши гимназические подружки. Молва назвала вас «арбатскими старушками». Что ж, не буду с молвою спорить, светлой памяти вашей посвящая свои невеселые размышления… Весна 1987 года

61. Москва Москва одноэтажная, с переулками и заросшими травой дворами… Есть две Москвы, и об этом теперь, наверное, знает каждый. Одна – по ней водили меня ребенком. Другая – 1986 года.

62. Mater dolorosa[248] В июле 1969 года я впервые пришел на Калитниковское кладбище, что у самого Птичьего рынка, рядом с церковью Всех Скорбящих. Здесь похоронен мой дед, но могилы его, разумеется, нет и не было [249]. Была тут лишь кладбищенская ограда, и только теперь появилась на ней краткая надпись, всего лишь два слова, выведенные масляной краской: МОИ ЗДЕСЬ. Придет время, и люди поставят тут памятник; чтó напишут на нем, не знаю, но хотелось бы видеть на нем именно эту надпись: МОИ ЗДЕСЬ. 6.IX.1988

Стихотворения разных лет [250]

* * *

Я писал для себя, запирая на ключ

Свое каждое стихотворение…

Я писал для тебя,

Но, быть может, когда-то в архиве,

Разбирая листы диссертаций

И скучных отчетов,

Молодой аспирант обнаружит

Эти стихи,

Быть может…

Quasi una fantasia

Наши соседи из каменного дома не раз обращались куда-то с тем, чтобы наш дом сломали… Они называли его лачугой, и даже трущобой. Но я-то знал, что их роскошный дом построен в начале века евреем-миллионером, а наш – с лесенкою в три ступеньки – уцелел при Наполеоне, во время пожара. В нашем доме, быть может, бывал и Пушкин, ведь он жил по соседству с нами…

А потом еще на книжном шкафу у дедушки стоял деревянный монашек… Это было, пожалуй, важнее всего остального. Привезла его к нам, как говорили, какая-то старушка, возвращавшаяся с дальнего богомолья, чуть ли не из Иерусалима… Кто была она такая и почему его подарила деду, никто не помнил: дед был в то время ребенком и сам знал об этом только по рассказам родителей. Я же монашка никогда не видел, хотя представлял себе его предельно ясно, так как почти каждый день расспрашивал о нем старших.

Шли годы. Дом наш все-таки сломали, а на его месте ничего не построили, даже сквер не разбили. Давно уже нет нашего дома… И сам я давно не ребенок… И все-таки мне иногда по ночам снится деревянный монашек.

1982

Мы в юности не замечаем природы. Разве что горы и водопады. Но во всяком случае не липовая аллея в окрестностях Ясенева. Она нас не манит. Погода нас тоже волнует мало. Хорошо, когда спины можно подставить солнцу, но и по лужам бежать за амандой во время весеннего ливня не менее упоительно.

Проходят годы. Мы открываем, что подмосковные леса и даже та самая липовая аллея – чудесны. Мы восхищаемся теперь каждым деревом, промелькнувшим в окне электрички, радуемся каждому солнечному лучу и грустим, когда бывает пасмурно.

Жизнь идет и уходит:

И вот в больнице ранним утром

Мы обращаем, умирая,

Глаза на вянущий в стакане

Букет нарциссов…

30–31 мая 1985 года

Из сборника «Крыши над городом» (1973)

* * *

Классическая нега. Пестрых красок

Сверкающие пятна и отливы.

В цветах скрывается безумство масок,

Играющих комедию лениво.

И щебетанье птиц, от зноя пьяных,

И медленно текущая река:

Встают в уме слова Аристофана

И музыка узорного стиха.

И как-то странно кажется, что ныне

Она звучит всё так же безызъянно

И веселит молчащую поляну,

Представившись теперь еще невинней;

Ведь так бывает только в этом мире —

Не в нашем, недосказанном и сером, —

А здесь и горизонты стали шире,

И солнце разливается без меры.

* * *

Я сегодня особенно рад,

Потому что прожитые годы

Возвратились сегодня назад,

Как случается лишь у природы.

Ведь сегодня особенный день:

Я не знаю, как это случилось,

Но вернулась далекая сень,

Как душе возвращается милость.

На узорном ковре мостовых

Я читаю давно прожитое…

И стихи, от которых отвык,

Разливаются в сердце мечтою.

На островах

Темнота сгущается лениво.

Берег – мир гуляющих людей.

Тускнут воды Финского залива

В вечно-мрежоватой красоте.

Умолкают лодки у причалов.

Девушки садятся у воды

И поют мечтательно и вяло,

Словно сыплют белые цветы.

У скамеек сплетницы застыли,

Продолжая вечный разговор,

И мелькает матовый от пыли,

Навсегда заброшенный собор.

Всё еще мечтают рыболовы,

Неподвижно преданы воде.

Но уже повыползали снова

Пары очарованных людей.

Только я остался вне веселья,

Только я остался вне дорог

И отдался горькому безделью,

Потому что вымок и продрог.

Всё равно – здесь пусто и тоскливо,

Всё равно – на сердце пустота.

Только в грустной пустоте залива

Плещутся далекие года.

22 июля 1973 года

* * *

Года улетают, как дымы,

Уходят в могилу друзья,

Но я не лишился любимой,

В душе сохранил ее я.

И хочется мне просветленней

В глаза ей еще раз взглянуть

И, пав перед ней на колени,

Окончить свой тягостный путь.

Deutsche Elegien (1973)

Доминиканский монастырь

Опять готические стены.

Доминиканский монастырь.

Века стоит без перемены

Его нетронутый скелет,

И ярко заливает свет

Укрытый мусором пустырь…

Молитв не слышно в переходах,

Латынь умолкнула, увы,

Но кто тут ходит год от года,

Не поднимая головы?..

Какие мысли и страданья