Беседы о литературе: Восток - [158]

«По тихому, нежно-прозрачному озеру, – пишет Вера Николаевна Бунина, – мы возвращались на веслах в Тивериаду. И как было хорошо лежать на дне лодки и смотреть в бездонное, уже немного побледневшее небо!»

Если мы представим себе это путешествие, может быть, какие-то страницы Евангелия станут нам понятнее. Вспомните, как ловят рыбу апостолы на Тивериадском озере и им является Воскресший, вспомните, как видят они Его в утреннем тумане[144].

Сейчас только ко мне позвонили в дверь люди, которые предложили мне поговорить о Библии и после моего вежливого объяснения, почему я не могу их принять, оставили книжку религиозного содержания. Я поняла, что это были свидетели Иеговы. Что это такое?

По квартирам ходят именно свидетели Иеговы. Если у Вас нет желания с ними беседовать, скажите: «У меня дела. Уж вы меня простите, у меня хозяйство. И потом, я сейчас слушаю передачу по радио, которая посвящена как раз тому, о чем вы бы хотели со мной поговорить. Поэтому простите меня, у меня нет времени сегодня с вами разговаривать». Мне кажется, не нужно с ними обращаться грубо или резко. Но, по-моему, нет никаких оснований с ними и разговаривать, потому что… незнакомый человек есть незнакомый человек, и, наверное, есть другие способы друг с другом познакомиться, чем принимать таких неожиданных визитеров у себя дома. А что касается самого учения иеговистов, у меня нет времени о нем говорить. Мне приходилось с ними встречаться и в метро, и где-то на улице, и я всегда им говорю: «Ну, что Вы ходите из квартиры в квартиру? Вы же на самом деле не приносите Благую весть людям, а только смущаете людей. Ищите другие способы».

Чем отличается холопство от смирения?

Мне кажется, что холопство – чувство рабское, его никак нельзя назвать добродетелью. И если мы обратимся к опыту Библии, то из книги в книгу речь идет о том, что надо каждому и каждой из нас преодолеть в себе именно рабское чувство, победить в себе раба. Что же касается смирения, то оно прежде всего всегда плодоносно. Митрополит Антоний Сурожский очень хорошо говорит о смирении как о качестве, которое объяснимо из латинского слова «humilitas» (смирение). Слово «humilitas» происходит от «humus» (земля). Вот земля, говорит митрополит Антоний, она ниже всех, в нее льют помои, по ней ходят ногами, в нее падает всякая грязь. Но земля от этого хуже не становится, она в состоянии принять в себя семя, согреть это семя собой и принести плод. И наше с вами смирение – это не задавленность, не приниженность, не покорность животного, осла или лошади, – наше смирение только тогда будет подлинным, когда оно станет плодоносным.

Знакомы ли Вы с проповедями архимандрита Иоанна Крестьянкина, и какое у Вас о нем мнение? Меня очень смущает, что у него много говорится о бесах, о злобе.

Я знаком и с самим отцом Иоанном Крестьянкиным, и с его проповедями. Мне кажется, что батюшке отцу Иоанну, замечательному духовнику, удивительному человеку, одному из самых чистых, ярких и достойных представителей нашего монашества сегодня, не всё удается как писателю; для меня гораздо ценнее то, чтó дает сам отец Иоанн, чем его тексты. Вот в текстах он не всегда таков, каков он на самом деле, когда к нему приезжаешь в Псково-Печерскую лавру или встречаешь его где-то, где он бывает. Раньше он бывал в разных местах, теперь почти не выезжает из лавры, он уже человек пожилой. Он до такой степени полон любви, полон светлой и чистой мудрости в жизни, что об этом можно говорить и говорить. А вот в текстах у него не всегда это получается передать.

Сегодня нами была взята очень важная тема: Святая земля. В начале поста использовать это время, чтобы пройти хотя бы мысленно за Иисусом по Святой земле, очень важно, полезно и спасительно для всех нас. Попытаемся с вами отправиться в эти недели в это мысленное паломничество, вооружимся книгами: и теми, о которых сегодня говорили, и другими, их много; вооружимся Евангелием и пройдем в течение шести оставшихся недель поста вслед за Иисусом по выжженной земле Галилеи.

Андрей Белый: Симфонии 20 июня 1997 года

К разным писателям в разные периоды жизни относишься по-разному. Их книги в какие-то годы читаешь очень напряженно, а потом откладываешь, и зачастую откладываешь на десятилетия даже, не только на годы. Так для меня, например, произошло с Андреем Белым, которого я в юности очень ценил и очень много читал, а затем как-то от него внутренне ушел очень далеко.

Ушел, как я сейчас думаю, прежде всего потому, что мне было тяжело читать его трехтомные записки о прошлом; «Записки о начале века» – так именно назывался их первый том, «Между двух революций» – так назывался второй. Тяжело было читать их, потому что писал эти книги Белый в послереволюционные годы в сталинской уже Москве и постоянно пытался говорить в них о том, что, в общем, он-то не причастен ни к этому движению, ни к тому, ни к другому, ни к третьему… Задача его заключалась в том, чтобы, рассказывая о прошлом, обезопасить себя от всех возможных обвинений. Понятно, почему он ставил перед собой эту задачу, но, в общем, грустно, конечно, видеть, когда писатель пытается быть нечестным. Не нам судить людей этого поколения, которым было безумно трудно, которым было страшно, но, тем не менее, читать их тексты такого рода иногда бывает очень трудно.