Берлинская жара - [65]

Проходя через сад по тропинке, ведущей к дверям дома, Виклунд удивился:

— Да у вас тут райские кущи. Никогда не видел ваш сад летом.

— Садовник занимается, — махнул рукой Франс. — Я только с яблонями вожусь, когда выдается минута. Вон какой урожай в этом году.

Он сорвал с ветки яблоко и протянул его Виклунду. Тот с хрустом откусил:

— М-мм? Сладкие.

Поначалу Эбель держался настороженно, отвечал односложно и испуганно косился на Хартмана, но постепенно поддался доброжелательно-расслабленной манере Виклунда, располагавшей к теплой, ни к чему не обязывающей симпатии, и когда, обсудив погоду и тяготы военного быта, они коснулись наконец практических тем, Эбель разговорился. Боясь, как бы физик не вышел за рамки допустимого, Хартман никак не мог решиться отойти в кухню, чтобы сделать кофе: прислуга заблаговременно была отпущена.

— Помилуйте, господа, германская наука на подъеме, — не согласился Эбель с лукавым предположением Виклунда, что физики рейха топчутся на месте. — О таком созвездии имен может мечтать любая страна: Гейзенберг! Герлах! Вайцзеккер! Боте! Конечно, было большой неосторожностью избавляться от физиков еврейского происхождения — наука не знает понятия «национальность», но мы выкрутились. Немцы первыми начали исследования цепной реакции и с момента открытия Ганом и Штрассманом деления ядер урана ни на секунду не сбавляли темпа. И поверьте, господа, наши достижения обеспечены самым достойным образом. Уж поверьте. Не знаю, как обстоят дела у англичан или американцев, но не думаю, что они продвинулись дальше нас.

— Скажите, насколько участники уранового проекта приблизились к практическим разработкам боезапасов на основе радиоактивных материалов? — спросил Хартман.

— Мне трудно судить, — пожал плечами Эбель. — Наша лаборатория занимается чистой наукой: это, знаете, ураноорганические соединения, коэффициенты удельного расширения урана…

— Но по вашим ощущениям? — перебил его Хартман.

— По моим ощущениям, военные разработки уже ведутся… должны вестись.

Трубка Виклунда дымила, как паровоз. Сосредоточенно хмурясь и ласково улыбаясь, он думал о том, что на его месте должен был быть подкованный специалист-ядерщик, а не отельер, поставщик медикаментов и, по совместительству, агент разведслужб, смыслящий в ядерной физике не больше, чем сантехник в авиации. Впрочем, расчет был все-таки на постоянное взаимодействие, а потому главную свою задачу он видел не столько в получении немедленной информации, сколько в том, чтобы самолично убедиться: выход на лабораторию Вайцзеккера есть, Шварц действует.

— Боюсь, что, если мы ускоримся, то и русских, и англичан, и американцев накроет большая чугунная крышка, — разошелся Эбель, задумчиво покачивая коньяк в бокале. — Я даже представить себе не могу объем разрушений, на который способно такое оружие.

— Город? — уточнил Хартман.

— Полагаю, даже большой. — Эбель затянулся предложенной Виклундом сигарой и зажмурился от удовольствия. — Не поверите, но это первая сигара в моей жизни.

— Попробуйте с коньяком, — посоветовал Хартман.

— А какого размера она может быть, эта бомба? — спросил Виклунд.

Эбель секунду подумал и растопырил пальцы:

— Примерно такая. С ананас. Но это не скоро. Год, полтора… А впрочем, черт знает, как пойдет дело. Я могу предоставить вам только некоторые аспекты. Всей полнотой информации владеют лишь несколько человек. И в первую очередь, оберфюрер Шелленберг. Он замыкает все звенья цепи по поручению рейхсфюрера Гиммлера, насколько я знаю.

Виклунд положил ногу на ногу и повесил на колено свою шляпу.

— Ну, хорошо, а капитаны науки, что они?

— Это закрытые люди, — покачал головой Эбель. — До них как до неба. Всю охрану обеспечивает гестапо, а мы, сотрудники второго и третьего уровня, согласовываемся с представителями господина Шелленберга.

— Эти люди в каждой лаборатории свои или есть объединяющие фигуры?

— Да, есть такие, которые как бы над всеми. Но это те, кто работает непосредственно с Шелленбергом.

— А с кем работаете вы?

— У нас есть кураторы, но с недавнего времени мы все чаще встречаемся с самим Шелленбергом. Во всяком случае, я располагаю правом прямого доступа.

— Чем это вызвано, как вы думаете?

— Я близок к Вайцзеккеру. Думаю, оберфюрер не желает слишком отвлекать господина профессора от работы.

— Как часто вы встречаетесь с Шелленбергом? — спросил Хартман.

— О, в последнее время довольно часто. Видите ли, каким-то образом у нас сложились доверительные отношения. Мы говорим о мире, мы философствуем, иногда спорим. Даже шутим. Господин Шелленберг приглашает меня отобедать. Мы ездили в Дортмунд. Он заинтересован в успехе.

— Что вы можете сказать о Шелленберге?

— О, он очень открытый человек.

Хартман и Виклунд с трудом сдержали улыбку.

— Чем вызвано ваше желание сотрудничать с нами, дорогой Эбель? — поинтересовался Виклунд.

Глаза Эбеля растерянно забегали, но под пристальным взглядом Хартмана он собрался:

— Вера. Я верю в Бога. Если оружие такой катастрофической силы попадет в руки Гит… — он запнулся, — в руки фюрера, мир ждет ужасная судьба. Я не верю нацистам. Я верю Богу. Понимаете?

— Конечно, дорогой Эбель.