Берлинская жара - [106]

— Понимаете, в ходе взрыва критическая масса возникает по имплозивной схеме, то есть это, как бы сказать, «взрыв вовнутрь», образующий чрезвычайно высокие температуры и давления, — пытался объяснить суть предстоящего события Шпаан.

— Как это — вовнутрь? — удивился Майер.

Шпаан достал платок и высморкался.

— Ну, понимаете, это такая схема. — Шпаан растопырил пальцы в шерстяных перчатках. — Ну, вот представьте: по периметру делящегося вещества подрываются обычные заряды, например, тола, которые создают взрывную волну, как бы «сжимающую» вещество в центре, и таким образом инициируют цепную реакцию.

Майер почесал шрам на подбородке:

— Нет, доктор, что хотите со мной делайте, но я этого представить не могу.

— А зачем представлять? — подал голос Шелленберг. — Скоро всё сами увидите.

— Вообще говоря, меня трудно удивить, — повернулся к нему Майер. — В сорок втором я был свидетелем хорошего фейерверка! До сих пор в ушах звенит. В Венгрии на запасных путях взлетел на воздух вагон с гексогеном — тридцать с чем-то там тонн. Я катился метров пятнадцать. Так жахнуло! Вокзал — в щепки. Вагоны, рельсы, шпалы — во все стороны. Думал, конец света, честное слово.

Шелленберг опять уткнулся в окно.

— Ничего, — буркнул он, — вас ждут свежие впечатления.

— А что вы почувствовали, когда это все взорвалось? — поинтересовался Шпаан.

Майер подумал и ответил:

— Гордость.

— Гордость? — удивился доктор.

— Да, гордость, — подтвердил Майер. — Я был горд за мощь немецкого оружия. Это был наш гексоген. Его везли на шахты, чтобы использовать для вскрытия пород. Он взорвался: диверсия или халатность — не важно. Но я собственными глазами увидел, что может сотворить один немецкий взрыв.

— Гордость хороша лишь тогда, когда разумна, — съязвил Шелленберг. — В остальных случаях она равноценна глупости.

— Простите, оберфюрер. Вы, похоже, не в духе, а я лезу к вам со своими рассказами.

Шелленберг открыл рот, чтобы что-то ответить, но в итоге махнул рукой. Болел ребенок, сын, жена не спала трое суток, Шелленберг не хотел сюда ехать. Но не ехать было нельзя.

В утопленном в траншею железобетонном бункере, представлявшем собой наблюдательный пункт, собрались бонзы СС, наблюдатели от рейхсканцелярии, вермахта, люфтваффе, а также элита ядерной физики рейха во главе с Гейзенбергом — всего человек тридцать. Приехал и Гиммлер. Все были спокойны — во всяком случае, внешне, вполголоса болтали, отпускали шуточки, даже смеялись. Многие страдали без сигарет: рейхсфюрер запретил курить в помещении. Общее настроение соответствовало ожиданию начала военных испытаний, коих за последние годы было проведено в изобилии.

Без четверти одиннадцать в бункер влетел Дибнер, без шапки, в распахнутом пальто. Именно он вместе с Гудерлеем и Фуксом в начале 40-х разработал теорию имплозии и именно он в настоящий период занимался монтажом центральной части подготовленного к взрыву устройства. Он окинул безумным взглядом собравшихся и очень тихо попросил разобрать лежащие на столе, сильно затемненные стекла. Как ни странно, но его услышали все, включая рейхсфюрера, и послушно выполнили просьбу.

— Прошу минуту внимания, господа, — срывающимся голосом произнес Дибнер. — В момент детонации прошу сохранять спокойствие. Выйти из бункера позволительно спустя тридцать секунд. Смотреть в сторону эксплозии можно только — категорически, господа! — только через темные стекла. Здесь имеется три перископа с сильными светофильтрами на окулярах. Через них также можно наблюдать за экспериментом, но не в момент детонации. Не в момент детонации. На всякий случай рекомендую закрыть уши. Это впервые, господа. Это впервые.

Какими-то неуверенными рывками, выдающими крайнюю степень взволнованности, Дибнер подскочил к аппарату связи с командным пунктом и снял трубку.

Ровно в 11.00 по берлинскому времени «объект Локи» был взорван.

Никто из собравшихся на наблюдательном пункте не видел, как в какие-то доли секунды чудовищная, сияющая, как раскаленное солнце, полусфера, стремительно расширяясь, бесшумно накрыла мир. Затем, будто живой организм, она резко сжалась, превратившись в подпираемый темно-серым клубящимся стволом огромный, пухнущий шар, который ринулся ввысь, к облакам, с нарастающим грохотом сметая все, что было вокруг, на земле, мощной ударной волной. Наступая друг другу на ноги, все бросились в траншею и, прижав к глазам стекла, обратили лица к взрыву. Гиммлер приник к перископу. Мир на миг осветился нереальным, резким светом, похожим на вспышку мириадов прожекторов: черное стало белым, а белое высветлилось до нестерпимой ясности. Но уже через несколько секунд, показавшимися долгими минутами, светящийся в поднебесье шар заволокло серым пеплом…

На какое-то время наблюдавших за взрывом охватили потрясение и шок. Люди попросту не могли осознать увиденное: кто-то сидел на земле, кто-то озирался, схватившись за голову, кто-то бормотал какую-то несуразность. И только Гейзенберг остался сидеть на табурете в бункере, прислонившись к стене, так и не взглянув на творение собственной мысли.

Когда возбуждение немного улеглось, Гиммлер резким голосом приказал Брауну: