Берлин - 45 - [20]

В середине марта, когда корпус стоял под Гдыней, готовясь к штурму немецких укреплений, произошла встреча полковника Бабаджаняна с маршалом Рокоссовским. Вот как это было.

В штаб корпуса позвонил Катуков:

— Как там у тебя?

— Тихо.

— Твой НП не обстреливают? Нет?

— Нет. Разрывы далеко, и те редкие.

— А дорога к НП?

— Дорога неплохая.

— Ага… Ну тогда мы приедем к тебе с Константиновым. Понял?

Как не понять? Константинов — это командующий, сам Рокоссовский. А порядок вокруг нужно срочно навести. Срочно вызвал сапёрную роту, приказал подправить окопы, ходы сообщения. Нельзя перед маршалом ударить в грязь лицом.

Через некоторое время снова звонок, на этот раз из политотдела. Бабаджанян доложил, что всё готово.

— Так, значит, порядок? — послышалось в трубке. — Ну, смотрите, большой хозяин с Ефимовым будут у вас между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Организуйте встречу и безопасность? Как там немцы себя ведут?

— Тихо.

В назначенное время показались машины командования. Дальше командир корпуса повёл генералов по свеже-отрытым ходам сообщения.

«Не успели мы пройти несколько шагов, — вспоминал ту историю Бабаджанян, — как прямо перед нами разорвался снаряд. Через минуту второй, сзади. «Вилка!» — мелькнуло в голове. М. Е. Катуков, наклонившись ко мне, громко зашептал: «Что же ты, а говорил…» Константин Константинович услышал, улыбнулся, сказал Катукову:

— Не пили, не парад — война. Стреляет же не он — противник, не запретишь же ему. Давайте пока что в надёжный окоп, а машины с бугра прикажите убрать.

Мы сидели в окопе молча минуты три-четыре, пока обстрел не прекратился.

— Ну, — сказал Рокоссовский, — доложите коротко ваши соображения по наступлению.

Слушал внимательно, всё время глядя на карту.

— Когда хотите начать?

— Завтра с рассвета, если разрешите, товарищ маршал.

— Хорошо, начало в 8.00. Но город должен быть освобождён.

— Постараемся.

Однако Рокоссовский не намеревался заканчивать разговор.

— Давно командуете корпусом?

…Я хочу ещё раз подчеркнуть обаяние Константина Константиновича, которое порождало глубокую симпатию к нему не только среди тех, кто имел с ним непосредственный служебный контакт, но и в среде широких солдатских масс. Рокоссовский помнил и лично знал сотни людей, заботился о них, никогда не забывал о тех, кто достоин поощрения и награды, умел вникать в дела и заботы командиров, умел благожелательно выслушивать каждого».

Наутро танки и самоходки Бабаджаняна атаковали главную полосу Гдынского УРа, проломили его, ворвались в Гросс-Катц, вместе с другими соединениями начали расширять и углублять прорыв, разрезая 2-ю полевую армию немцев на две группировки — Данцигскую и Гдыньскую.

А уже в конце марта Восточно-Померанская операция была успешно завершена, и танковую армию Катукова Ставка направила назад, на Одер.

«На запад, опять вперёд на запад! — вспоминал маршал. — Прощай, Польша. Твоему освобождению мы отдали всё, что было в наших силах. И даже больше — жизнь своих товарищей, твоих братьев. Немало дорогих могил мы оставляем на твоей земле, чтоб ты тыла свободна, чтоб ты процветала, чтоб был счастлив твой народ…»

Польша, Польша… Ты непростительно забыла страдания и кровь твоих освободителей!

8

Пятого апреля командующие армиями, члены Военных советов и начальники штабов армий, а также командиры корпусов собрались в штабе 1-го Белорусского фронта на окраине небольшого немецкого городка Бирнбаума[35]. Ни до этого часа, ни накануне никто не произносил слов «Берлин», «штурм» и подобных. Личному составу говорили о приготовлениях к «очередной наступательной операции». Солдаты же — народ мудрый — тонко чувствовали напрягшийся нерв войны, поговаривали о своём, о конце войны, о доме, часто упоминали «логово» и с беспокойством поглядывали на запад, где каждый вечер садилось тёплое весеннее солнце, обливая розовым молоком уцелевшие зацветающие сады. В шестидесяти километрах от танков и самоходок 11-го гвардейского корпуса, тщательно замаскированных в садах, перелесках и лесополосах, лежала столица Германии, Берлин, это ненавистное «логово». И вот они, танкисты, самоходчики, артиллеристы, миномётчики, санитары, ремонтники-оружейники, механики, пехотинцы, шоферы, поглядывая на заходящее солнце, терпеливо ждут последней атаки.

Вошли командующий войсками фронта маршал Г. К. Жуков, член Военного совета фронта К. Ф. Телегин, начальник штаба М. С. Малинин[36].

Начал командующий. Тихо, делая после каждой фразы небольшую паузу и подчёркивая важность и своих слов, и обстоятельств, в которых они проводят своё совещание, произнёс:

— Был у Верховного. Обстановка складывается так, что пришлось созвать вас немедленно. Раньше мы полагали, что Берлинская операция начнётся… несколько позднее… Сроки меняются. Нас торопят союзники. Есть сведения, источники надёжные, что наши союзники имеют следующие намерения: в ближайшие дни покончить с Рурской группировкой противника, а затем высвободившиеся силы бросить на Лейпциг, Дрезден, а заодно, так сказать попутно, захватить Берлин.

Командиры загудели. Заскрипели ремни и стулья. Такой помощи от союзников никто не ожидал. И не желал. Послышались реплики. Бывшие командиры полков и бригад вспоминали, как ждали открытия Второго фронта в 1941, 1942 и 1943-м, когда истекали кровью под Москвой, Брянском и Смоленском. А теперь, когда зверь загнан в угол и осталось его прикончить последним ударом, за его шкурой прибежали союзники…