Берко кантонист - [5]

Это был небольшого роста горбун с длинными руками. Из-под облупленного лакового козырька его фуражки глянули веселые глаза под косматыми рыжими бровями, рваный кафтан был распахнут на горбатой груди, показывая грязную холщовую рубаху; на ногах из-под коротких панталон смотрели чулки с прорехами и стоптанные туфли.

— Ну что, хорош? — насмешливо спросил горбун Берка, который осматривал его скорее с любопытством, чем со страхом.

— Чтобы да, так нет, — деликатно ответил Берко.

— Ха-ха-ха! Ну, а тебе я понравился?

Мойше покосился на горбуна и ответил робко:

— Да, вы довольно красивы.

— Ага! Стало быть, у тебя горб внутри. Ну, садись, детки, на траву и потолкуем. Вы постились?

— Да.

— Значит, хотите есть.

Горбун достал из кармана бублики, сыр и фунтик с вишнями.

— Кушайте, детки. А я уж набил свой барабан! Горбун хлопнул себя по животу ладонью. Втроем они уселись на траве, и «невидимки» принялись за еду, забыв о своей неудаче.

— Запомните, ребята: кто любит сам поесть, тот охотно и с любовью кормит и другого. А постники все сквалыги.

— Как вас зовут? — спросил Берко.

— Меня? По-разному: Ициг-Шпицик, Хайкл-Пайкл, Эли-Гели, Айзик-Лайзик…

— Кто же будете вы? — робко спросил его Мойше.

— А как ты думаешь, пузырь?

— Я думаю, что вы — лец[8].

— Ага, стало быть, ты веришь в чертовщину. Ну, малый, хотя я сам и похож на чорта, но могу тебя уверить — ни леших, ни чертей нет на свете.

— Но кто же ты? — спросил Берко.

— Вот это мне по душе, что ты меня зовешь без церемоний на «ты». Продолжай так. Я уже сказал вам, что меня зовут Хайкл-Пайкл. Хайкл — мое имя, а пайкл — мой инструмент, по тому что я играю в оркестре, на бубне. Вот послушайте.

Горбун надул щеки и, ударяя по ним кулаком, прищелкивал языком; в общем было очень похоже на звуки бубна.

— Я бадхон[9], дети мои, в оркестре, который приглашен из города играть на свадьбах в Купно. Возможно, что во время набора мы будем играть в трактире одного тутошнего живодера, ребе Шезори.

— Это мой отец, — сказал Мойше.

— Мм! Ну, а твой отец, я вижу по твоей одежде, Берко, вероятно, более почтенное лицо в этом обществе?

— Мой отец был водовозом, а теперь поступил к ребе Шезори балагулой.

— Ага! Ну, передай своему отцу, Берко, почтение. Да ступайте, тараканы, домой; уже не рано, делается совсем темно, и мне пора соснуть.

— Как, Пайкл, ты будешь спать здесь, в лесу?

— Почему бы нет? Ведь я похож на лешего? Спокойной ночи… Забирайте свои дрянные книжонки и убирайтесь.

Пайкл сладко зевнул и повалился на траву. Берко и Мойше пошли домой. Оба молчали. Когда настало время расходиться, Мойше сказал:

— Какой невежа этот Пайкл. Велел передать почтение твоему отцу. Что такое твой отец? Простой фурман!

Мойше надменно отвернулся и ушел от Берко, не простясь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Бадхон Пайкл

На следующий день после неудачного колдовства Берко уговорил своего хавера итти заниматься в лес, на ту полянку, где они были вчера.

— А вдруг мы там встретим этого лешего опять?

— Так что же Мойше, разве тебе не понравились бублики?

— Это тебе в диво бублики!

— Ну, а вишни?

— Гм! Мамеле мне запрещает дома кушать вишни: от них бывает нехорошо.

— Вот видишь. А у Пайкла наверное есть вишни снова.

— Разве так. Тогда идем.

На полянке, как и ждали, они нашли бадхона Пайкла. Горбун сладко спал на земле, согретой солнцем. Хаверы уселись поодаль от него, раскрыли книги и принялись читать. Вскоре Пайкл открыл глаза и проворчал:

— Ага! Эти мухи уже жужжат вокруг моего кармана. Ну-ка заглянем, что там есть.

Берко запустил руку в широкий и глубокий карман шута и достал оттуда фунтик с вишнями.

— Вот видишь, Мойше!

— Кушайте, крысы, за мое здоровье.

Берко и Мойше принялись за ягоды. Бадхон Пайкл смотрел, усмехаясь, на их соревнование: Мойше забыл про запрет мамеле и набивал в рот ягоды горстями.

— Что вы тут вчера делали, крысы?

— Мы хотели бы сделаться невидимками.

— Почему же это у вас не вышло?

— Не знаем. Мы сделали все, что нужно. Мойше вычитал в Кицер-шелой все, что надо сделать.

— Гм! А дочитал ли ты, Мойше, до конца?

— Нет, пане Пайкл.

— А там сказано: «Средство это должно употреблять только во время очень серьезной опасности, например когда нападут разбойники». Видите? Вот если на тебя, Мойше, напали бы разбойники, то ты мог бы им сказать на точном основании Кицер-шелой: «Господа разбойники! Дайте мне сроку сутки, а потом можете меня убить». — «Хорошо, — сказали бы тебе разбойники, — мы подождем!» Тогда ты эти сутки употреби на пост, молитву, купанье, прочти семь раз псалом, и ах! — разбойники остались в дураках: ты сделался для них невидим.

— Ты смеешься над преданием наших отцов. Я больше не хочу тебя слушать. Пойдем, Берко. — Мойше сердито скомкал пустой фунтик.

Берко не шевельнулся.

— Подожди, Мойше, надо дослушать до конца. Вот ты не дочитал до конца Кицер-шелой, и мы с тобой остались в дураках. Пайкл, говори, мы слушаем тебя.

— Я вижу, ты, таракан, не глуп. Что значит быть евреем! Нас дурачат тысячи лет, и все-таки родятся умные еврейские головы.

— Кто дурачит?

— Да вот те, кто собирал веками болтовню наших раввинов и в этой куче мусора зарыл жемчужины древней мудрости. Те, кто, всю жизнь копаясь в куче этого мусора, уже сам не способен оценить жемчужное зерно и, обманывая народ, заставляет поклоняться Талмуду, как золотому тельцу.