Берко кантонист - [3]

Ехал пане

из молове,

дае цапке

пива лове.

Оссе коссе

шеселе,

дае, боже,

бехеле.

Ик мик,

показик,

эц прец,

тут конец!

Лазарь вошел тихонько в комнату. Его увидала первая Двося и закричала, подбежав и обняв его колени:

— Тату пришел! Хлеба принес!

Лазарь взмахнул в воздухе плетеным кнутом, ремешок свистнул:

— Да, — сказал Лазарь, — вот это и есть вам хлеб!

Двося замерла. Другие заплакали. Чужие девочки убежали в испуге. Лия целовала колени отца и лепетала:

— Не надо хлеба, только не бей меня.

Лазарь повесил новый кнут на гвоздик, опустился на скамью и, лаская Двосю, поманил к себе двух младших дочерей; но Роза и Лия забились от отца в дальний угол, зарылись в брошенное там барахло и подушки и смотрели оттуда с испугом то на новый кнут, то на отца.

В эту минуту с книгою вернулся Берко. Двося еще плакала.

Она убедилась, что отец не собирается ее бить, и, осмеливаясь, просила:

— Тателе, хоть ма-а-лень-кий кусочек хлеба… Маленький совсем.

Завидев Берку, все девочки завопили, ища у него защиты.

— Что такое с девочками, отец? Чего они так ревут?

— А! они не понимают шуток! Я пошутил над ними. Видишь ли, Берко, на нас свалилось огромное счастье. Посмотри на этот кнут. Он стоит три злотых.

Берко поежился, вспомнив другой кнут отца, старый, с обломленным кнутовищем.

— Что, ты опять нанялся фурманом?

— Да. Ребе Шезори, представь себе, нанял меня в фурманы для балагулы; я буду два раза в шесть дней ездить в город.

— Ну так, это хорошо. Но ты купил девочкам хлеба?

— О, нет, Берко! Ребе Шезори мне сказал: «Что же ты, Лазарь, пришел наниматься в кучера балагулы, а я не вижу у тебя кнута. Где твой кнут?» Тогда я осторожно намекнул, что, может быть, кучер, которого прогнали, оставил какой-либо завалящий кнутик или у хозяина такой найдется. Тогда ребе Шезори рассердился и закричал: «Ну да, я понимаю. Вы все такие! К хозяйским лошадям вам дай еще хозяйский кнут. Тогда ты не будешь жалеть ни лошадей, ни кнута. Приходи со своим кнутом: если тебе и не жалко будет коней хозяина, то ты пожалеешь обломать о их спины свой собственный кнут». Что было делать мне, бедному еврею? Я вижу, что хозяин в хорошем расположении и упускать такого случая нельзя.

Я пошел в лавку к Залману Френкелю и купил у него кнут. «Покажи мне кнут, — сказал ребе Шезори, когда я вернулся к нему с кнутом, — хорош ли он, мы его сейчас попробуем». Я дал ему в руки кнут, и он ударил меня им три раза. Я не закричал. Я сделался совсем бараном от радости, что у нас теперь будет хлеб. «Хороший кнут, — сказал ребе Шезори. — Ну, ладно!» Беды нет в том, что хлеба нет сегодня, что вместо хлеба я купил кнут. Хлеб будет завтра. Но девочки не поняли моей шутки.

— Хорошенькие шутки, тату! Впрочем, сегодня нам-то с тобой и не нужно хлеба. У ребе Рапопорт упал барометр. Ты не знаешь, отец, что эта за штука?

— Нет.

— Ну, во всяком случае эта штука упала, и ребе Элиа Рапопорт назначил трехдневный пост для моления о дожде.

— Он поступил хорошо, ибо, когда нет дождя, мухи очень больно кусают… Слышите, девочки? Мы будем молиться, чтобы пошел дождь. Пшеница поправится, и будет много хлеба.

— Много?! — младшая Лия всплеснула руками, но, взглянув на новый кнут на стенке, притихла и с сомнением спросила: — Когда же?

— Гм! Дней так через тридцать пять. От нового урожая.

— А ты сказал «завтра»!

— Завтра будет хлеб от нового кнута. Не много…

Девочки снова заплакали. Берко забрался к ним в уголок и утешал:

— Не плачьте. Завтра будет хлеб от кнута, а сегодня я принес вам немного хлеба от книги.

Лазарь Клингер уже встал на молитву. Наступал вечер. Потихоньку от отца Берко достал из кармана кусок хлеба и лук, полученный за урок в доме Мойше Шезори, и, разломив хлеб на четыре части, три отдал сестрам, а четвертую, побольше, спрятал в карман; оборвав перья лука, он поделил их поровну между сестрами, а луковку тоже прибрал в карман.

Девочки поели хлеба, повеселели и принялись за веселую возню в своем углу. Берко уселся к окну с книгою, а Лазарь Клингер все еще бормотал молитвы, воздевая руки и кланяясь. Чтобы не мешать отцу и брату, девочки чуть слышно, почти топотом пели игровую песню из набора древнееврейских, польских, русских и немецких слов:

Кеселе, веселе,

Мак, мак, мак

Можно линке,

Можно так,

А мы свое

Помаленьку,

Сюда-туда

Помаленьку!

Ходе ди геле,

Ходе ди вос,

Шабси, пани,

Папирос!

Берко поднял голову от книги, где были тоже путанные слова. Уже темнело. Берке пришла в голову простая мысль: ведь и отец бормочет набор непонятных ему слов, и девочки играют в непонятное.

«Почему и мы и чужие молятся непонятными словами: мы на древнем языке, поляки по-латыни, москали по-болгарски? Разве молитва — детская забава?»

Лазарь кончил молитву и, кряхтя, укладывался на ночь на сундуке. Девочки угомонились, зарывшись в тряпье. Сделалось совсем темно. Свеча в оловянном подсвечнике выгорела еще вчера. Берко убрал книгу и стал примащиваться — и затих в своем уголке на полу. Отец и сын не спали. Лазарь продолжал бормотать молитвы.

— Тателе, — позвал его Берко, — ты сегодня не ел?

— Нет, но я сыт завтрашним хлебом, дитя мое.

— Но ведь ты должен сегодня поститься. Чем же твой пост отличается от того, что было вчера, раз ты не ел и сегодня?