Берко кантонист - [7]

— Как?! И на этот раз она не рассыпалась на мелкие кусочки по дороге? Ну, Лазарь Клингер поистине счастливый человек!

Но балагула и не могла рассыпаться — скорее хряснет ось на косогоре у новой брички или свихнутся рессоры у панской венской буды; в балагуле была тысяча слабых мест, но слабое место в свое время скреплялось где веревочкой, где гвоздем, где проволокой, а то и мочалкой, смотря по тому, что в момент угрожающей катастрофы попадало под руку фурману, который все время лечил свой экипаж.

— Вы мне скажете, я балагула? Я же хирург совсем!

Лазарь Клингер не раскаивался, что купил кнут на последние деньги. Когда вся замшево-серая от пыли балагула приближалась к Купно и уж кони переставали отфыркивать пыль, а у седоков, застывших в бессильной ярости, на зубах скрипел песок, Лазарь Клингер, помахивая над спинами кляч кнутом, напевал довольно весело:

Sitzt a Schuster — neitht und neiht,

hat Kadoches, nit e Breit!

(Сидит сапожник — шьет и шьет,

нашьет чахотку, но не хлеб!)

— Фурман, разве вы не знаете песен повеселее? — спросил однажды молодой седок-еврей, сидевший рядом с Лазарем на козлах балагулы, крепко зажав между коленами небольшой дорожный сундучок.

— Почему нет? — ответил Лазарь, огрел кнутом обеих кляч, чтобы трясло почаще, и запел в такт тряске:

Адир ато амити[11],—

еден пан бог на свити,

Борух ато амити —

еден пан бог на свити,

а мы соби, как братцы,

будем соби гуляти.

Надо знати, как гуляти,

перед богом отвечати.

Пьем вудке и гуляем,

перед богом отвечаем.

Вато Мелех хай в каайем,

вато тишма мин ха — Шомаим

лшоно хабоо би Иерушолоим[12]!

«Адир ато амити» — хотел было начать снова ту же песню Лазарь, но тут с задней скамейки протянулась чья-то сердитая рука с зонтом и больно ткнула балагулу меж лопаток:

— Перестань!

Лазарь замолк; по обычаю всех ямщиков настегал коней, и лихо, с грохотом и звоном колесница подкатила к заезжему двору ребе Шезори. Седоки тотчас разбрелись в разные стороны, остался один молодой человек. Он слез, снял с козел свой маленький багаж и стоял в нерешимости, держа сундучок в руках, как поднос. Задок кузова балагулы расселся, как устало раскрытый рот. Лазарь, подвязывая кузов, сказал:

— Если вы, юноша, ждете, что супруга ребе Шезори выбежит к вам навстречу, то ожидания ваши напрасны. Она уже видит вам цену через окно. Войдите, не бойтесь, она устроит вас сообразно вашему состоянию.

Юноша с сундучком вошел в трактир. Лазарь не ошибся: трактирщица отвела приезжего в ту самую каморку над помойной ямой, где занимались Берко и Мойше, и сказала:

— Вот здесь. Надеюсь, вы не станете мешать моему сыну заниматься Торой. Надеюсь, вы мне не закажете вареную курицу, или рыбу, или суп с клецками, или вареники, или кварту меду?

— Нет, не закажу. Благодарю вас, сударыня.

Шезори ушла.

Мальчики не повели и глазом, когда вошла мать Мойше, и жужжали над книгами.

Приезжий поставил сундучок под лавку и поздоровался с хаверами, когда трактирщица ушла.

— Шолом алейхем!

— Алейхем шолом! — ответили хаверы, прекращая чтение.

Приезжий сел на скамью к столу и весело улыбнулся ученикам. Эта веселость не понравилась Мойше. Он угрюмо спросил:

— Откуда ты?

— Издалека. Из страны нищеты и рабства.

— А куда идешь?

— Далеко. В страну счастья и свободы.

— Ты едешь в святую землю?

— Нет. Я иду в Вильно.

— Зачем?

— Там я надеюсь сдать экзамены и поступить в медико-хирургическую академию.

Берко встрепенулся:

— Ты хочешь быть доктором? Разве это мыслимо для бедного еврея?

— Почему нет?

— Чтобы учиться, надо иметь хлеб.

Приезжий посмотрел на луковицу и ломоть хлеба, как всегда положенные перед Берком.

— Вот я вижу, ты имеешь хлеб от учения.

— Да, но я учусь не тому, чему хотел бы, — сказал Берко. — Неужели ты знаешь все?

— Далеко не все. Но и я учил Тору.

— Вот видишь, Берко, а твой Пайкл сказал, что изучение Торы чепуха.

— Нет, он не так сказал!

— Я не знаю, кто этот Пайкл, но он не прав. Изучение Торы и Талмуда обостряет ум. Если ты хочешь стать силачом — упражняйся в поднимании тяжестей. Так и Тора изощряет и усиливает разум. Мне всего труднее было научиться читать и писать по-русски, остальное — легко.

— А кто у тебя есть?

— Я похоронил три месяца тому назад мать. Больше у меня никого нет.

— Она умерла с горя, что у нее такой нечестивый сын, — сказал Мойше, скривив губы недоброю улыбкой.

Лицо гостя затуманилось:

— Да, она не хотела, чтобы я учился медицине. Она думала, что я буду раввином.

— А как тебя звать? — продолжал свой допрос Мойше.

— Арон Люстих.

— Ага! Прозванье правильное[13]: ты все время улыбаешься, как вареник в сметане!

— А чего же мне грустить?

— Время ли еврею быть веселым! Есть ли у тебя шварц-вейс[14]?

— О, конечно! Разве может в наше время еврей шевельнуть пальцем без паспорта!

— Что же ты думаешь делать у нас в Купно? У тебя здесь есть родные? — продолжал допрашивать гостя Мойше.

— Нет. Я отдохну здесь пару дней. Я разбил себе ноги. Добрый человек увидал, что я сижу в пыли, и предложил мне сесть на козлы и подвез меня.

— Это мой отец, — сказал Берко.

— Да это наш балагула, — поправил Мойше. — Ты должен благодарить не Клингера, а моего отца, потому что балагула принадлежит ему.