Белый свет - [9]

Декан, пожилой, приветливый с виду человек, участливо усадив посетителей в кресла, вопросительно поглядел на них. Даригюль молчала: спазма сдавила ей горло. Наконец она сказала:

— Почему не приняли меня?

Декан улыбнулся тихой улыбкой врача:

— Дорогая моя девочка, вас было много, конкурс большой и соответственно проходной балл высокий. У тебя какой?

— Проходной… У других был такой же — и поступили.

— Например, я, — вмешался Маматай. — Мы из одной школы и сдавали вместе.

Декан открыл шкаф, нашел их дела и медленно перелистал.

— Ну вот… Конечно, ошибки быть не могло, — облегченно вздохнул он. — Баллы ваши действительно одинаковы. Но у Каипова, оказывается, есть трудовой стаж. Вот справка, вот характеристика…

Даригюль, не дослушав и закрыв рот ладонью, стремительно выбежала из кабинета. Донельзя удивленный всем услышанным, Маматай бросился, следом, оставив в полном недоумении декана. Лишь во дворе института ему удалось догнать Даригюль.

— Куда же ты? Я… — взяв ее за руки, Маматай пытался остановить девушку.

Выдернув руки, Даригюль резко остановилась и, глядя прямо в глаза Маматаю непримиримым взглядом, выдохнула:

— Я никогда, никогда не думала, что ты способен на такое… Мог бы поделиться опытом, как это тебе все удалось проделать…

— Даригюль, что ты говоришь? — удивленный Маматай попытался загородить ей дорогу. — Я ничего не знал… Может, это сделал отец?.. Он был здесь…

— Не подходи ко мне! Ненавижу ловкачей! — с презрением сказала она и ушла.

Маматай стоял ошеломленный, не зная, что делать: бежать ли за нею или идти в деканат выяснять столь загадочное появление своего «рабочего стажа»?

Вся жизнь у него из-за этого злосчастного «стажа» пошла кувырком. Маматай, как сейчас, помнил свое возвращение домой. Перед глазами встала мать, уже заметно потрепанная жизнью, но не потерявшая привычной сноровистости в движениях. Ласковая, с мягкими морщинистыми руками… Она сухими губами прижалась к нему, гладила по волосам: «Сыночек…» А рядом радостно блестела черными, как агаты, глазами младшая сестренка Сейдека.

Мать суетливо принялась за дастархан.

Каип прямо с дороги в праздничной лисьей шапке вошел в дом и удивленно посмотрел на Маматая.

— Что случилось? Почему ты здесь?

Маматай твердо сказал, не отводя глаз:

— Учиться не буду, взял документы.

Каип молча повесил шапку и камчу на гвоздь, сел на кошму, выпил чаю, поданного суетливо женой, потребовал:

— Теперь говори, чтобы все понятно было!..

— Я же сказал, что забрал документы.

Отец вздрогнул, как от укола шилом:

— Бред какой!

— Сказал, не буду, и все…

— Плевал я на твои выкрутасы. — Усы Каипа ощетинились. — Да знаешь ли ты, щенок, чего мне стоило, чтобы тебя зачислили?! О деньгах и не говорю!.. Даже перед хромым бухгалтером нашим кланялся за эту самую бумажку… А он и сейчас, как встретит, поллитру требует!

— Вот поэтому и ушел я… Опозорил ты меня, отец! Презирают меня за нечестность! Как глаза покажу?

— Зачем тебе честность, недоумок! Умом нужно жить, а не честностью. Простота, говорят, хуже воровства…

— Выходит, по-разному смотрим на жизнь. Я свое счастье за деньги покупать не хочу.

— А у тебя и денег-то своих нет, — истерически взвизгнул отец. — Я тебя вырастил, через трудности, как собака, зубами за шкурку перетащил… А теперь поучаешь меня?..

Каип вскочил с места, сорвал со стены камчу и несколько раз стеганул сидевшего Маматая. Маматай инстинктивно спрятал голову. Каип в сердцах отбросил камчу и ударил сына рукой по макушке, подвернул палец и начал кричать:

— Проклятый, болван! Ох, мой палец! Ой-ой…

Гюлум, хорошо изучившая вихревой характер мужа, подобрала камчу и хотела выбросить в форточку, но попала в стекло, вылетевшее с жалобным звоном.

Каип набросился с руганью на жену, забыв на время о сыне.

В голос ревела испуганная и расстроенная приемом любимого брата шестнадцатилетняя Сайдана.

В доме, чувствовалось, надолго все перевернулось вверх дном. И Маматай решил уехать сразу же, не ожидая примирения и водворения порядка. Но на шее у него повисли мать и сестра, и Маматай остался с тем, что в первый же благоприятный момент уедет отсюда навсегда. В доме двум взрослым мужчинам стало тесно.

А Каип вдруг притих и сразу как-то сдал, почувствовал себя стариком, увидев, что сын у него — взрослый и больше в нем не нуждается.

Утром Маматай, на минуту прижав к груди плачущую мать и поцеловав в щеку сестренку, ушел из дому, не зная пока, куда приведет этот его первый самостоятельный шаг. Проходя мимо военкомата, он вспомнил, что возраст у него призывной, и встал в очередь на регистрацию…

Служить ему было тяжело, одиноко в ссоре со всеми, кто был дорог и близок ему столько лет… Часть Маматая стояла на Дальнем Востоке, и даже письма матери, написанные ученическим почерком Сайданы, приходили редко и нерегулярно (мать писать не умела, а разве Сайдану допросишься!)…

Маматай посылал Даригюль письмо за письмом, мол, так и не начав учиться, ушел из института. Но ответа не дождался. И все же осталась у него надежда, что ждет, что одумается и все у них наладится…

Вернулся Маматай из армии раздавшимся в плечах, с огрубевшим голосом и руками. Он обнял постаревшую еще больше мать, поднял, демонстрируя свою силу, закружил по комнате.