Белый свет - [67]

— А помнишь, Жапар, помнишь ту историю с кабаньей кровью, а? Ха-ха-ха!.. — едва выговорил он от смеха.

Теперь уже к громогласному, басовитому хохоту Торобека присоединился деликатный, дробный смешок Жапара-ака. Вот так с ними всегда, соберутся вместе, и начинается: «А помнишь, Жапар-ака? А помнишь, Торобек?..»

Дружба их завязалась давно. Тогда они были джигиты так джигиты! С огоньком! Гораздые и на выдумку, и на отчаянный поступок! Люди уважали их за ум и за грамотность. Считай — первая интеллигенция на всю кишлачную округу, одни — из тысячи тысяч дехкан разбирались во всех сложностях и перипетиях классовой борьбы, разгоревшейся во время коллективизации сельского хозяйства.

Было тяжелое и сложное время для молодого рабоче-крестьянского государства. Партия и правительство проделывали немыслимую до той поры по значимости и объему работу, чтобы направить сельских тружеников на новый путь социалистического хозяйствования на своей земле. Совершались повсюду громадные социальные преобразования. Чтобы помочь крестьянам быстрее наладить новую жизнь, партия послала в сельские районы страны, в народ, своих лучших сынов и дочерей, вошедших в историю как двадцатипятитысячники. Среди них был и Жапар Суранчиев.

Случилось так, что Жапара направили уполномоченным именно в тот самый Акмойнок, где сверстник его и единомышленник Торобек Баясов возглавлял местную комсомольскую ячейку. Вот и стали комсомольцы да крестьянский комбед первыми помощниками Суранчиева — в маленьком глухом кишлаке тогда не было ни одного коммуниста.

Ничего удивительного в том, что ближе всех сошелся Жапар с Баясовым. Их так и прозвали кишлачники — Пат и Паташон, потому как и без того хрупкий и малорослый Жапар казался еще тщедушней рядом с этим пышущим здоровьем сельским батыром, ну одно слово — тоненькая лозинка и кряжистый, набравший вольной силы дубок! Посмеиваясь над этой парочкой, односельчане и не подозревали, как эти молодые джигиты взаимно дополняли друг друга и были друг другу необходимы. Они-то и ставили колхозное хозяйство в Акмойноке. Легко ли им было? Конечно, нелегко… Попробуй собери воедино привыкших копаться на своей грядке дехкан, тянущих каждый в свою сторону и гребущих к своему двору. Еще труднее стало во время обобществления земли и скота. Отчужденные от своих богатств и власти всевозможные баи, муллы, манапы и кулаки обманывали и мутили темных, задавленных нищетой дехкан, не решавшихся расстаться со своей жалкой полоской кукурузы, несколькими овцами да старым, шелудивым ишаком…

Появились первые группы из десяти — двадцати всадников, совершавшие стремительные налеты на колхозы. В первую голову басмачи расправлялись с местной Советской властью, партийными и комсомольскими активистами. Они хорошо были осведомлены о расстановке противостоящих сил в кишлаках и появлялись как снег на голову; совершив свое кровавое дело, так же внезапно исчезали, надолго оставив в душе мирных дехкан страх перед следующим налетом.

Малочисленные группы ГПУ, закрепленные за огромными гористыми территориями, были просто не в состоянии собственными силами справиться с басмачеством. Тогда на базе и при содействии отделений Главного политического управления организовались отряды из местных добровольцев, так называемые отряды самозащиты, но и они мало что изменили в напряженной, тревожной жизни населения.

Чаще всего случалось так: пока малочисленный отряд самозащиты работал в поле или на джайлоо[18], спрятав винтовки где-нибудь в соседнем кустарнике, местные осведомители-подсобники докладывали, что путь свободен, и басмачи как гибельный, тлетворный вихрь налетали на беззащитный кишлак, убивали, грабили, жгли, угоняли лошадей и скот, а иногда и людей.

…В тот день в кишлаке шла обычная мирная жизнь. Ничто не предвещало опасности. Вечером в правлении колхоза собрались сельские активисты, чтобы обсудить текущие дела. И вдруг загремели выстрелы, и в помещение ворвались разгоряченные скачкой и ненавистью головорезы. Связанных активистов с разбитыми в кровь лицами, среди которых были Жапар и Торобек, привезли к обрыву на краю кишлака. Дуло винтовки в упор приставляли к затылку и спускали курок — изуродованное тело жертвы стремительно летело вниз, задевая за выступы, гулко разбивалось о дно пропасти…

Жапар и сейчас с жутью, леденящей его многое выстрадавшее сердце, вспоминает, как раздался над его ухом резкий хлопок выстрела, — тарс! — и он кувырком покатился вниз, страшно долго летел, переворачиваясь в воздухе, и наконец шлепнулся обо что-то мягкое и сырое… Потом он погрузился в какую-то томительную вязкую тьму, а когда пришел в себя, увидел где-то далеко-далеко, как со дна глубокого колодца, кусочек ночного неба и яркую мерцающую звезду. Жапару показалось, что она понимающе подмигивает ему, мол, ничего, раз прошел через такое — жить будешь, держись, джигит, тебе теперь еще долго по земле ходить…

Суранчиев прислушался. Тишина, только где-то рядом журчит вода, наверно в сае[19]… И тут до него приглушенно донесся истошный лай собак в кишлаке, потом — отчаянные возгласы и шум борьбы, потом снова глубокая тишина.