Белый свет - [45]

Маматай виновато опустил голову, а Жапар ободряюще похлопал его по плечу.

— Ну вот и обиделся. Ох, молодежь, молодежь… Если бы молодость умела, а старость могла!.. Ладно, не горюй! Сказали — поможем… А тебе урок на будущее…

…Они вышли с Бабюшай за калитку. Время было еще не позднее, но солнце уже не пекло. Оно золотило верхушки карагачей вдоль дороги, запутывалось в придорожных травинках. Настроение у Бабюшай, судя по всему, было благодушное, размягченное.

— Что ж, выкладывай, что там у тебя, Маматай? — взглянула она на парня чуть-чуть искоса, изучающе.

Маматай хмуро передал ей содержание разговора, состоявшегося у него с Чинарой о Колдоше.

— Понимаешь, какое равнодушие! Но даже не в этом дело! Спросят в первую очередь с комитета комсомола, с руководства! И это правильно! Просмотрели… Под носом такое творилось… Да и парня жалко… Одинокий он — вот что тебе скажу!..

Бабюшай не спешила вступить в разговор. Характер у нее — основательный, спокойный. Она понимает, что легче всего осудить другого. А что сделали конкретно они с Маматаем и что могут сделать?

— Обсуждали мы его достаточно. С Колдошем осталось попробовать только одно — доброту… если поймет хоть что-нибудь.

— А я что? И я так думаю.

— Напрасно, Маматай, считаешь Чинару зазнайкой. Правильно, строгая, не любит ничего бессмысленного! А Колдош? Что ж, Колдош… Парень отчаянный… Такого и полюбить, и пожалеть трудно: изверившийся, колючий. Ладно уж, сама поговорю с Чинарой…

Маматай благодарно улыбнулся девушке.

— Суд выездной будет. Показательный, прямо на комбинате.

— Откуда узнала?

— Иван Васильевич сегодня отцу сказал.

— А Колдошу известно?

Бабюшай неопределенно пожала плечами.

— Вот я и говорю, Букен, — равнодушные мы… Решается судьба человека — нашего, рабочего… Представляешь себе, что может получиться? Опять упрется на своем, мол, ничего не боюсь… Мы должны доказать Колдошу, что сила — не он, а мы, организация!

Бабюшай неожиданно для Маматая вспылила, даже голос у нее зазвенел на самой высокой ноте:

— Все сила да сила. Не сила нужна, а душевность. И, что ни говори — ум! С Колдошем ухо востро держать приходится! — И отходчиво добавила: — Чинара, по-моему, очень подойдет.

Вдруг они услышали совсем рядом нарочитое покашливание — это их ивановский монтажник Петров, человек общительный, легкий, что называется, душа коллектива.

— Наш вам нижайший, — скороговоркой начал он, приподнимая двумя пальцами за козырек свою видавшую виды кепочку. Глаза у Саши — безрадостные, и шутил он, как видно, по привычке, а не от душевной полноты.

— Что-нибудь случилось, друг? — почувствовал его настроение Маматай.

Но Петров мрачно замолчал, что было совершенно на него не похоже. Молчал и Маматай. А Бабюшай сразу же засобиралась уходить, благо калитка ее оказалась совсем рядом.

— Ладно, пошла я. До завтра…

Саша достал сигареты, протянул Маматаю, закурил сам и долго с напряженным лицом — руки в карманах — раскачивался с пятки на носок.

— Все линию сдаем, не сдадим никак… На живую нитку лепим! Не пойму я вашего Саякова! Инженер вроде толковый, а в толк взять не хочет, что при такой форсированной сборке — сразу же после пуска поломки замучают! — И еще больше посуровел голосом: — Прямо тебе скажу, Маматай, не привык я так работать и не желаю… Завтра обо всем заявлю в дирекцию!

Маматай стоял растерянный, разминая в пальцах сигарету, наконец, кое-как справившись с нервами, сердясь на свою беспомощность, сказал:

— Все правильно, Саша. Только кому заявлять будешь? Темира Беделбаевича сейчас нет. А заместители, сам знаешь, скажут — ждите директора… Все опять упрется — в главного инженера, то есть в Саякова, — и, отводя глаза в сторону, добавил: — А меня и слушать никто не захочет, не в чести я…

— И пусть… Молчать не буду и Саякова не боюсь, — стоял на своем Петров. Чувствовалось по всему, что мнения не изменит и от своего решения не отступит.

Маматай шел озадаченный, с любопытством и затаенным интересом поглядывая на Петрова: вот тебе и Сашка из Иванова, как любил сам Петров называть себя! Веселый, уживчивый, безобидный балагур, всеобщий любимец! Он и работал, по мнению Маматая, так же, как и жил, — легко, играючи, без очевидного усилия! И никто это Петрову в заслугу не ставил. А вот она, оказывается, в чем его человеческая сердцевинка… И Маматай почувствовал себя вдруг мальчишкой перед этим железным парнем, перед его величием. А еще стало понятным ему настроение отделочников, их хмурое молчание и напряженность в глазах.

— Знаешь, друг, есть еще человек на комбинате, кто со всей ответственностью относится к монтажу линии. Я имею в виду Хакимбая Пулатова, — Маматай остановился и внимательно посмотрел в прямые, светлые глаза Петрова.

Парень сосредоточенно царапал носком ботинка по песку дорожки, молчал, потом с усилием, как бы нехотя, признался:

— Да из-за Хакимбая и торчу здесь, а так бы с первой партией махнул домой… Большой труженик, с душой… Таким ой трудно жить с Саяковым! Это я тебе говорю — Сашка из Иванова. — И он ожесточенно сплюнул далеко в сторону и снова достал сигареты. — И что это я вдруг расчувствовался? Словами делу не поможешь! — Круто развернувшись, он зашагал прочь.