Белый свет - [167]

Наслушавшись такого, Жокен однажды избил Жамал так, что даже сломал ей ребро.

— Теперь ты будешь настоящей мусульманкой, — обратилась к золовке обрадованная старуха. — Все мы так жили, так продолжали род.

…Спустя год они переселились в свой дом. Родилась Алима, потом мальчики-близнецы… Она солгала Саяку, что не было у нее сыновей. Они умерли от заражения крови. Будь проклят тот чернобородый хаджа, взявшийся делать им ритуальное обрезание.

Молодой врач, явившийся среди ночи, сразу понял, что его вызвали слишком поздно. Он кричал:

— Где этот гад? Найдите его сейчас же! Я убью его своими руками.

Но люди молчали.

После того как врач увез трупы детей в больницу для вскрытия, собравшиеся стали успокаивать Жамал:

— Нельзя так плакать, грех это. Значит, нужны были аллаху ваши дети, он их и взял. Мы должны быть покорны его воле.

— А что будет с хаджой? — спросил кто-то.

— Завтра его заберут и посадят.

— Нельзя так, — сказал один из стариков, — он выполнил волю аллаха, зачем обрекать его на страдания.

Ночью Жокен снабдил «святого» всем необходимым и верхом проводил его до перевала. И Жамал вышла, поцеловала подол чапана «святого».

— Доченька, — сказал он, — я буду молиться за твоих детей, чтобы они попали в рай. Не горюй!

…И она не плакала, не причитала, когда хоронили ее сыновей. А теперь вот, после стольких лет, не смогла стерпеть душевную муку, зарыдала в ночи.

Жокен вскочил на ноги, решив, что в дом пробрались воры, сорвал со стены ружья, чтобы защитить свое богатство и деньги. Задохнувшись от испуга, он крикнул:

— Жамал, где они?

— Их нет! Их убили! — кричала Жамал.

— Кого убили? Что ты кричишь?

— Беда, — рыдала она, — беда…

— Что случилось? Скажи толком! — Жокен грубо схватил жену за плечо.

— Какая я несчастная! Какая я несчастная женщина! — рыдала она.

— Чего тебе не хватает? Сыта, одета, обута. Добра у тебя столько, что прежде и не снилось.

— Мне не хватает главного. А все это твое я ненавижу… — Она бросилась к окну, сорвала шелковые шторы, стала их топтать ногами.

Жокен, решив, что в душу жены вселился шайтан, схватил со стены камчу и начал стегать Жамал, памятуя, что чем сильнее бьешь, тем быстрее уходит шайтан. Но Жамал, словно дразня мужа, кричала, что будет поступать так, как ей захочется. Раньше, когда Жокен бил ее, она покорно терпела, уверенная, что это и есть доля женщины, что рукой Жокена ее карает сам аллах.

А вот сейчас она не признавала ни бога, ни мужа. Она распахнула сервант и выбросила на пол сервиз, которым гордилась перед своими подругами, ударила фарфоровым чайником Жокена по лицу.

Окончательно убедившись, что в душу жены вселился шайтан, Жокен бил ее до потери сознания.

А на улице голосила Алима, зовя соседей на помощь.

…Жамал очнулась в больнице. Все ее тело ныло, больно было даже шевельнуться. Но на душе было ясно и легко. В окне она видела горы и видела, как высоко в небе медленно парил одинокий беркут. «Может улететь куда глаза глядят», — думала Жамал. И она завидовала ему.

* * *

Прежде чем перейти на новую работу, Саяк побывал в санатории на Иссык-Куле. А когда возвратился в город, сразу на него, руководителя крупного предприятия, навалились тысячи дел и забот, и ему все не хватало времени съездить за своими вещами в лесхоз. Да и какое-то суеверное чувство владело им: ему казалось, что если он заберет свои книги и вещи, то ему больше не увидеть Жамал, что Жамал даже не пожелает проститься с ним и что, глядя на мать, и Алима отвернется от него.

Прошло почти два месяца с тех пор, как Саяка в последний раз видели в лесхозе, и вот он приехал в полдень на грузовой машине учебно-производственного предприятия. Он сразу мог бы отправиться обратно, но в доме не оказалось Жамал. Как же не проститься с ней!

Увидев Саяка, Алима не бросилась к нему, как прежде, а тихо заплакала:

— Плохо, дядя Саяк, ой как плохо. Мама лежала в больнице, отец бил ее страшно. Кровь шла изо рта, из носа.

Саяк гладил девочку по голове, дрожащим голосом успокаивал:

— Не плачь, Алима. Говоришь, мать уже выздоровела. Слава богу.

— Думаете, папа бил ее только один раз? Теперь уже и мать дерется, хватает, что в руки попадет.

Саяку стало жутко. Он понял, что последний беспощадно-резкий разговор с Жамал разбередил ее душу. «Зачем я это сделал, зачем?! Чтобы она страдала здесь, униженная, избитая в кровь. Когда-то я придавил ей дверью пальцы, а теперь… Как я могу спокойно уехать, оставив ее в беде?» И это сознание своего бессилия помочь Жамал и жалость и любовь к ней, словно тяжелой волной, захлестнули его.

А молодые парни — шофер и экспедитор, никогда не бывавший в Арслан-Боба и напросившийся взять его с собой, — бродили у края леса, собирая яблоки, им хотелось подольше задержаться здесь среди этого леса-сада, где плоды валялись прямо на земле.

Саяк стал взбираться вверх по склону, постукивая палочкой. Вот и полукруглая вершина холма. Сколько раз он слушал здесь шорохи леса, осязал окружающий его мир: и бескрайние лесные просторы, и сухое тепло нагретых скал, и свежее дыхание заснеженных вершин Арслан-Боба.

Неожиданно он услышал голос Жамал, спускавшейся по тропе: