Белый свет - [166]

* * *

После отъезда Саяка какое-то тягучее безразличие овладело Жамал ко всему, что совсем еще недавно казалось ей важным и нужным… И не то чтобы вдруг развеялись ее мечты о кирпичном восьмикомнатном доме, который они с Жокеном построят в родном кыштаке, о черной «Волге», на которой она будет приезжать к матери, провожаемая завистливыми взглядами односельчан. Нет, видения эти порой возникали и теперь, но не приносили ей ни радости, ни душевного спокойствия. Ей даже казалось, что на «Волге» едет не она, а какая-то невесть откуда взявшаяся женщина, тщетно старавшаяся доказать слепому Саяку, что она и есть Жамал. Но он не желал слушать, как тогда, во время их последнего разговора, перед тем как разъяренный и сконфуженный Жокен привез ему ключи.

Внешне в ее жизни вроде ничего не изменилось, занималась привычными делами, управляясь со своим немалым хозяйством. Но все это уже нисколько не занимало ее. Она впервые углубилась в себя, задумалась о своей судьбе, о счастье и вообще о том, ради чего живет человек. И, вспоминая слова Саяка, она чувствовала в них правду, опровергнуть которую, как ни старалась, не могла. И в душу ее закрадывалось незнакомое прежде мучительное чувство одиночества. Впервые за свои двадцать восемь лет она как бы со стороны увидела свою жизнь.

…Вот она в арбе вместе с двенадцатью другими девчонками из кыштака, которых под причитания и слезы их матерей увозят на учебу в город, в ФЗУ. Как поначалу странно и непривычно было в этом городе, меж его высокими стенами, среди снующих по своим делам людей. Днем девочки учились, работали на ткацких станках, а все свободное время сидели в общежитии. Едва темнело, ложились спать, боялись выйти на улицу… Но постепенно они начали привыкать к этой новой для них жизни. И все же еще долго ходили по городу стайкой, словно боясь, что, если будут ходить поодиночке, их здесь заклюют или украдут. Но Жамал однажды набралась смелости и одна, купив сладостей и фруктов, отправилась искать Дом для слепых. Дом этот нашла без труда, но Саяка там уже не было. Сказали только, что какой-то русский увез его, а куда — никто не знал…

Но чаще всего вспоминала теперь Жамал покрытую мелким гравием, убегающую вдаль пустынную вечернюю дорогу и бешено мчащийся по ней грузовик, его ревущий, как голодный зверь, мотор, заглушающий ее крик.

…Однажды в воскресный день на базаре девочки увидели какого-то разряженного джигита и даже не сразу догадались, что это их односельчанин и ровесник Жокен. Был он в белом колпаке, в галифе, подпоясанном национальным узорчатым ремнем, с длинными, до колен, разноцветными шелковыми кистями с бусинками, в высоких, до блеска начищенных сапогах, в клетчатом жилете и пиджаке, и на шее широко повязан багрово-сизый, яркий, как гребень петуха, галстук.

Жокен весело поздоровался с девушками, сразу повел их в столовую и заказал всем по лагману, потом попросил открыть несколько бутылок фруктовой воды. Девушки с удивлением смотрели на него и слушали, что он говорит.

— Работаю в горах в лесхозе объездчиком. Зарплату получаю, — похвастался он…

— Как это тебе удалось стать объездчиком? — полюбопытствовала самая маленькая из них, Зубайда.

— Шурин мой там, муж моей старшей сестры, — признался Жокен.

А через неделю Жокен подъехал под вечер на грузовике прямо, к общежитию. Сказал, что по дороге в город заглянул в кыштак. Оказывается, мать Жамал больна, она просила его привезти в кыштак дочку. Перепуганная Жамал сама села в кабину.

…Мчится грузовик по пустынной дороге, ревет мотор, кричит связанная Жамал.

…Машина в полночь остановилась возле дома в лесной чаще. Жокен и его приятель Джапар на руках внесли отчаянно сопротивлявшуюся Жамал в комнату.

А там пожилая высокая женщина Айымкан, родная сестра Жокена, которую Жамал однажды видела в своем кыштаке, когда та приезжала навестить братьев, принесла новый платок и повязала голову похищенной девушки в знак того, что она стала ее золовкой. Жамал сорвала с головы платок и стала кричать во весь голос:

— Нет! Нет! Не хочу! Отвезите меня обратно, я не останусь в этом доме!

— Ничего, ничего, привыкнешь, любую строптивую можно укротить, — сквозь зубы сказала Айымкан.

— Хоть убейте меня, не останусь…

— Убивать мы тебя не будем, но ты здесь останешься. Хватит! Прикуси язык. Я здесь хозяйка. Это мой дом.

Женщины облачили Жамал в новую одежду, купленную Жокеном, когда он надумал жениться. Он, видно, предполагал, что невеста его будет покрупнее, и одежда мешковато сидела на Жамал. Потом женщины насильно заставили ее трижды поклониться сестре Жокена.

…— Жамал, — кричит старуха Айымкан, — уже рассвет. Поднимайся на утреннюю молитву.

Она заставляет Жамал молиться пять раз в день: «Иначе мы не можем есть пищу, приготовленную твоими руками».

— Почему твоя жена не выбегает из дома и не берет за уздечку твоего коня, когда ты возвращаешься с работы? — укоряет она Жокена.

— Ну, сестра, у нее домашние дела. Я и сам могу управиться со своим конем.

— Брось ты, прежде всего она должна угождать мужу, потом уж домашние дела. Просто нет у тебя настоящего мужского характера. Даже Фатима, дочь пророка, покровительница женского пола, когда вышла замуж, прихватила с собой в поле, где она работала, несколько прутьев, чтобы муж бил ее этими прутьями… Часто бьешь жену камчой, — продолжала Айымкан, — это к доброму… очищается она от всяких грехов, не вселяются в нее черные духи.