Белый свет - [152]

— До крови, — сказал кто-то из мальчишек.

Жокен начал дубасить Жамал кулаками по голове. Тут Жамал с силой дернула его за воротник. Рубашка Жокена разорвалась. Озлобленный, он повалил Жамал, стал бить ее ногами.

Саяк стоял как вкопанный, отчетливо слыша каждый удар Жокена. Он не только не заступился за Жамал, а наоборот, как ни странно, чувствовал в душе облегчение.

Зацокали копыта, какой-то верховой, ругаясь, хотел схватить Жокена, но тот вырвался, перепрыгнул через арык и бросился наутек.

Утром, когда Саяк проснулся, в его ушах еще стоял тот вчерашний хохот. Почти целый день он просидел дома. С улицы доносился шум и крик мальчишек. Саяку очень хотелось выбежать к ним. Но он сидел, затаившись в уголке, как зверек.

— Пойди, милый, погуляй, — уговаривала его бабушка, пришедшая в тот день помочь по хозяйству его больной матери.

Но своим детским умом он решил, что не нужно показываться никому из ребят, пока они не забудут вчерашнее. Особенно он не хотел встретиться с Жамал. Униженный и озлобленный на весь свет, он почему-то считал ее, свою заступницу, причиной всех своих бед.

Вдруг с улицы послышался голос Жамал. Она спрашивала о Саяке у его бабушки, занимавшейся в саду стиркой. Старушка, ничего не знавшая о переживаниях своего внука, приветливо встретила девочку, благодарная ей за дружбу со своим слепым внуком, пригласила зайти в дом: «Играйте, милые, вместе».

Саяк торопливо поднялся, чтобы закрыть дверь на крючок, но в этот момент вошла Жамал.

— Кто тебя звал? Я не хочу с тобой играть, — зло сказал он.

— Что случилось, Саяк?

— Уходи!

— Ты что, сдурел?

— Ты сдурела, ты!

— В чем дело, объясни толком.

— Не хочу быть с тобой, не хочу, чтобы все смеялись, не хочу! Катись отсюда!

— Дурак, заступилась за тебя, а ты?..

— Не заступайся за меня больше.

— Вот сумасшедший! Я и не думала, что ты такой.

— Уходи!

— Ты мной не командуй! Уйду, когда захочу.

— Уйдешь или нет?

— Попробуй заставь меня.

— Заставлю!.. — истерически закричал Саяк и, поймав ее за руки, потащил к двери.

Жамал упиралась. В этой возне кто-то из них ногой задел ведро, стоявшее у стены, оно опрокинулось, залив весь пол водой. Саяк действовал безжалостно. В конце концов ему удалось подтащить Жамал к двери. Рывком вытолкнув ее в коридор, он захлопнул дверь. И тут раздался отчаянный крик Жамал — дверью девочке прижало пальцы. Саяк инстинктивно отшатнулся, отпустил ручку двери, но потом снова потянул ее на себя и закрыл на крючок.

Саяк слышал, как прибежала бабушка и начала успокаивать Жамал, кляня его на чем свет стоит, называя жестоким дикарем. Она толкнула дверь в комнату, та оказалась закрытой. Несколько раз бабушка стукнула в дверь худой костлявой рукой. Потом она увела плачущую Жамал домой.

…И Жамал простила Саяка. И когда его, осиротевшего, увозили в город, когда уже покатилась арба, из толпы провожавших раздался полный горечи и соучастия крик Жамал: «Саяк!»

Вести себя так на глазах у людей считалось позорным для киргизской девушки, воспитанной в патриархальной семье, в духе мусульманских традиций. Она перешагнула границу дозволенного ради него, Саяка. Что ни говори, в пятнадцать лет это уже не девочка — невеста.

…И вот теперь выпускник Московского университета Саяк сидел на плоском, пригретом солнцем камне и в шуме реки слышал тот доносящийся из дальних лет крик Жамал.

* * *

Саяк услышал шаги Жокена, когда тот оказался совсем рядом.

— Ты что, целый день здесь?

— А мне здесь хорошо.

— Проголодался?

— Да не так чтобы очень.

— Вот дура моя жена, не могла позвать тебя обедать.

— Ее, наверно, не было дома.

— Да, целый день проторчала у магазина, говорят, привезли какие-то платки шерстяные. Пришлось поучить ее немного…

— Неужели бить женщину так просто, Жокен?

— А как же, такое предопределено им судьбой. Не зря ведь мусульмане говорят: те места на теле женщины, куда попала плетка мужа, не будут гореть в адском огне.

— Выходит, чем больше их бьешь, тем им полезней?

— В том-то и дело.

— А как смотрит на это Жамал?

— Она знает, что родилась женщиной.

— Значит, своей плеткой ты хочешь сделать ее счастливой на том свете, — усмехнулся Саяк.

— Не только это, — деловито продолжал Жокен. — Если по-настоящему не бьешь женщину в неделю раз, то в ее душу вселяется черный дух и толкает ее на нечистые дела. Забыл, что ли?

— Я не знал, что в наше время кто-то верит в это.

— А ты думаешь, теперешние женщины другие? Как бы не так! Вот, например, моя жена. Как сегодня она поступила: ты гость, мой сородич, приехал издалека, с подарками и целый день бродишь голодный. Можно ли простить это?

— Меня накормила твоя дочь. Но а если я, допустим, поем на два часа позже, стоит ли из-за этого бить человека?

— Стоит, Саяк. Вспомни мудрый завет «Катын камчыдан…» Это значит вылепить женщину такую, какую муж хочет, может только его плетка. Все мы, мусульмане, должны следовать этому правилу. Оно в Коране записано.

— Никаких таких заповедей в Коране нет. Это заповеди феодалов, которые относились к женщине не как к человеку, а как к вещи: ее можно было и продать и убить.

— Кончай читать лекцию, пошли домой. Теперь я понял: ты голоден и потому такой злой.