Белый свет - [15]

Маматай сидел, боясь шелохнуться. Все, что рассказывала Шайыр, было диким, не верилось, что в наши дни может быть такое. А Шайыр, вся во власти прошлого, молчала, расширившимися от страдания зрачками глядя куда-то вдаль.

— Я не умерла, — встряхнув головой, продолжала она свой рассказ, — и не хотела умереть… ночью ушла из дому. Это был последний день войны: голод, трудности… Ох и намыкалась я, но надо было держаться. Помогли добрые люди, и я поступила на швейную фабрику… Прошли годы, постепенно все наладилось у меня, и я даже вышла замуж за инвалида войны, но рожать я уже не могла, а он хотел детей, вот мы по-доброму и развелись… Так и живу соломенной вдовой, вольной птицей, сама по себе. А ты, видать, осуждаешь за это, хочешь причислить меня к плохим, а себя — к хорошим… Не правда ли?

— Нет-нет, Шакин, не так! — торопливо запротестовал Маматай.

— Но, — резко и гневно произнесла Шайыр, — я не позволю унижать себя, пока на плечах вот эта голова, — Шайыр указательным пальцем ткнула себя в висок и, вытянув вперед обе ладони, продолжала: — На работе я на хорошем счету, понимаешь? Не сомневаешься?

— Нет, Шакин, нет, — беспомощно повторял Маматай.

— Правда, я в конторе прозябаю. На стане и я могу работать. Но пока нельзя — на то есть серьезные причины, и покоя нет…

На глазах Шайыр проступили слезы отчаяния и поздней горечи. Сердце Маматая сжала острая, безысходная жалость от этих гневных воспоминаний женщины. Потом они долго сидели молча, и Маматай решился наконец спросить:

— А где все-таки этот человек, которого ты так и не захотела назвать?

— Где? На земле, — с насмешкой, обращенной к себе, отозвалась Шайыр.

— Это не ответ, Шайыр, — с тихой обидой заметил Маматай.

Шайыр громко и почти весело рассмеялась.

«Что за человек? Да как она может смеяться?» — удивленно подумал Маматай.

— Здесь он, — продолжая еще смеяться, сказала Шайыр. — И живет он, доложу я тебе, лучше тебя и меня.

— Ты его видишь?

— А то как же! Каждый день. Наверно, я его еще люблю, иначе давно бы отомстила. — Шайыр замолчала, видно, воспоминания совсем выбили ее из колеи. Наконец она вздохнула: — Если кого любишь, а он постыдно, как трус, уйдет от тебя, чувствуешь себя бессильной, но готовой на все.

— Брось, Шайыр! — гость резко взмахнул рукой.

— Да я просто так. На это есть причины…

Видимо, какая-то тайна угнетала Шайыр. Но чем мог он ей помочь? Он только беспомощно повторял:

— Ты покажи мне этого человека. Покажи, а?

Еще громче смеялась Шайыр. Казалось, смех переполнил ее всю, и ей во что бы то ни стало нужно освободиться от него.

— Ты с ним видишься чуть ли не каждый день! Да-да!

— Я? Разве? — еще больше растерялся Маматай.

Но Шайыр тут же спохватилась:

— Да ладно. Я шучу… Понимаешь?

Еще долго они сидели друг против друга. Откровенность всегда сближает, но Шайыр больше ничего не сказала.

Утром у главных ворот комбината собралось множество провожающих: Мусабек, Кукарев, Халида, Хакимбай — всех не перечтешь. Глаза Маматая как будто искали кого-то, но он и сам не знал кого — просто было ощущение, что и его кто-то должен прийти проводить. Но с ним все время заговаривал Хакимбай, он на ухо Маматаю успел даже шепнуть какую-то шутку, но Маматай не обратил на нее внимания.

Автобус тронулся, и только тут Маматай заметил стоявшую в стороне от всех Бабюшай. Она через силу улыбалась и кому-то махала рукой. У Маматая неосознанно возникла мысль, что не хватало ему, может быть, именно этого прощального взгляда и робкого взмаха руки… Но грусть расставания быстро рассеялась, уступив место новым заманчиво-неизведанным впечатлениям.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПЕРЕПУТЬЯ

I

Прошли годы…

Маматай Каипов с волнением оглядел до неузнаваемости изменившиеся окрестности комбината. Внизу, в лощине, раскинулась огромная строительная площадка. Высокие окна почти готовых серых железобетонных корпусов ослепительно блестели под немилосердно жарким южным солнцем. Взметенные в белое летнее небо, кирпичные тумбы ТЭЦ плавно выкуривали кольца дыма. Маматай давно знал, что там, внизу, достраиваются корпуса второй очереди. Отсюда, с холма, хорошо было видно, как деловито снуют человеческие фигурка, медленно и важно передвигаются, краны, то тут, то там вспыхивают снопом искры электросварки. Идет работа…

Маматай любил эту неугомонность. Этот ритм работы его нисколько не утомлял, ни вечерняя, ни ночная смена. Наоборот, как казалось, ему, привычка к строгому распределению своего времени помогла ему получить диплом инженера-технолога. Легко ли ему было? Маматай усмехнулся. Он вспомнил, сколько сомнений и трудностей пришлось ему преодолеть. С той поры, как он уезжал отсюда на курсы в Ташкент, прошло уже пять лет. Все изменилось.

Изменился и сам Маматай.

Кукарев, его учитель и наставник, вот уже два года, как парторг комбината. Маматай никогда не забудет первые свои шаги, робкие надежды, метания. Кукарев сыграл тогда в его жизни немалую роль.

Маматай смущенно остановился в дверях парткома. Да, Кукарев сдал, очень сдал: под пиджаком еще острее выпирали лопатки, осунулось, как-то посерело лицо.

Иван Васильевич поднялся навстречу желанному гостю с открытой и доброй улыбкой и, чуть прихрамывая и опираясь на трость, уверенно шагнул к Маматаю. Он отечески обнял его, в глазах засветилась радость.