Белый свет - [17]

Бабюшай, Чинара и Анара, как и прежде, работали в бригаде Пармана. Но теперь они уже были не ученицами, а самостоятельными ткачихами. А Бабюшай — даже одной из первых многостаночниц.

Маматаю бросилось в глаза, что пухловатое, почти детское личико Бабюшай теперь вытянулось, щеки впали, отчего лицо стало благородно удлиненным, придав чертам зрелость и красоту. И фигура лишилась девичьей неопределенности. Стройная и гибкая Бабюшай — вот тебе и булка!

Девушки посматривали удивленно на Маматая, лукаво перемигивались и что-то говорили друг другу, но в шуме машин до Маматая не доносились их слова. И Бабюшай, деловито колдуя над четырехрядными станками, покачала головой, давая понять, что станки нельзя оставить и что обязательно надо поговорить в перерыве или после работы.

Маматай понимающе кивнул и направился дальше, ему передалось хорошее рабочее настроение девушек. А чуть позже он увидел одну из них в столовой.

— Чинара, — слегка волнуясь, позвал Маматай, исподтишка разглядывая сидящую с задумчиво-мечтательным видом девушку, — мне много раз попадались, в газете твои стихи. Они совсем не похожи на те давние выкрики с эстрады. В них думы о жизни, о себе, о друзьях.

Маленькие пристальные глаза Чинары проницательно смотрели на Маматая, было видно, что похвала ее застала врасплох и обрадовала.

— Знаешь, Чинара, — Маматай остановился, пытаясь найти подходящее слово, веское и в то же время искреннее, — в них столько чувства, нежности. Сразу видно сердце женщины.

— Я тебе верю, — сказала тихо Чинара, отводя взгляд к окну, за которым безгранично простиралась зеленая долина.

Вечером он очень долго не мог заснуть. Первые, такие яркие впечатления о комбинате, который все эти годы был в его мечтах, мыслях; задушевные разговоры с друзьями порождали новые радостные надежды. И, как всегда, в такие минуты Маматая потянуло к дневнику: в последние годы у него появился этот надежный и терпеливый друг.

«Наконец я опять на своем комбинате, — записал он размашистыми, торопливыми буквами. — Рад ли я? Конечно! Как мчится время! Все неузнаваемо изменилось. Приметы завтрашнего дня здесь во всем. Будущее неумолимо рвется в явь. Какое место в нем уготовано мне?..»

* * *

С того дня, как Маматай был назначен сменным мастером, первое наставление он получил от старшего мастера и парторга цеха Жапара Суранчиева, всегда с выбритыми до блеска головой и щеками. Как-то он остановился возле рабочего места Маматая. «Собирается с мыслями. Ну о чем на сей раз он будет говорить? — с добродушной иронией думал Маматай. — Наверно, изречет, мол, честно трудись, сынок!» Но Жапар начал совсем о другом.

— Конечно, сменный мастер — это ответственно! — Жапар говорил тихо и монотонно, но была в этом особая задушевность. — Но ты не только инженер, а еще и администратор. Понимаешь? Вся забота о цехе — гигиене, технике безопасности — в первую очередь на тебе. Но главное — ты теперь воспитатель людей.

Жапар на миг остановился, передохнул, искоса поглядел на Маматая. А тот не отрывал внимательных глаз от строгого лица своего парторга.

— Да, да, — решительно подтвердил Жапар, как будто Маматай сомневался в чем-то, — найти каждому дело по сердцу, расставить людей так, чтобы работа шла бесперебойно. Это, конечно, дело трудное. Но душа человека, его настроение передаются и станку. Ты должен уметь создавать хорошее настроение: сознательного отношения к работе без любви к ней не бывает. Особенно это нужно новичкам… Они, как говорится, еще не проклюнулись из скорлупы, и неизвестно, что из них выйдет: петух или курочка! И здесь роль сменного мастера — решающая. Это говорю с тобой не я, а мой опыт сорока лет работы на комбинате.

Так просто и со значением закончился разговор старого и молодого мастера.

* * *

Шло очередное заседание по поводу невыполнения сменной нормы и случаев пьянства на рабочем месте. Сутуловатый, с широкими сильными плечами, Колдош вошел нарочито медленно, вразвалку, ленивыми шагами прошествовал на самое видное место и с неуклюжей небрежностью, мол, нате вам, бросился в кресло, вольготно откинулся на мягкую спинку, забросил ногу на ногу. Он обвел презрительным взглядом присутствующих и хмыкнул. Такое нахальство провинившегося Колдоша подняло в душе Маматая волну раздражения. А Колдош между тем широким жестом чиркнул спичкой и закурил сигарету.

Чинара, по-прежнему секретарь цехового комитета, безнадежно смотрела на него и сдержанно, чуть-чуть побледнев от гнева, произнесла:

— Колдош, не видишь, что ли: идет заседание. Не мог ли ты оставить свое курение? Сделай всем одолжение.

— Ну что тебе? — Колдош усмешливо подмигнул ей. — Мое курение останавливает, что ли, заседание? Или поперхнетесь? Не слабогрудые. Лучше прикрой свои колени… Хе-хе-хе…

Колдош рассмеялся своим шуткам звонко и от души, наслаждаясь растерянностью Темирбаевой.

— Но все же должен быть порядок! — жестко сказал Маматай.

— Если все такие нежные, то я махну, пожалуй, отсюда. — Колдош резко подскочил с кресла и невозмутимо направился к двери, не обращая ни на кого внимания.

Все понуро молчали.

— Вот так он поступает не первый раз, — с досадой махнула рукой Бабюшай. — Распустился.