Белый свет - [121]

«А может, Жокен злой вовсе и не потому, что и отец у него такой. Вот ведь у Калыса отец двумя орденами и медалью «За отвагу» награжден. Все видели его фотографию в газете. А Калыс — трус». Правда, поначалу-то Шакир иначе о нем думал…

Из всего класса по душе Шакиру одна Жамал. Все в ней ему нравится. А то, что она — «глаза» Саяка, а он — друг Саяка, невольно сближает их. Но Жокен и Калыс дразнят: «влюбленные». Это Шакира задевает, и ему не остается ничего иного, как быть подальше от Жамал.

Возвращаясь с уроков, Шакир еще издали замечает Саяка. Даже когда вдруг захолодало и небо заволокли тучи и дул пронизывающий ветер, Саяк встречал Шакира: стоял посреди улицы, пряча замерзшие пальцы в рукава своей не по росту короткой ветхой телогрейки.

— Эй, Шакир, идешь, да? — улыбался он, обнажая свои крупные зубы.

Шакир удивляется: «Неужели мои шаги звучат не так, как шаги других? Наверно, не так, иначе как он их различает? А может, ему помогает тот белобородый старик со светящимся, лицом?» Иной раз Шакиру кажется, что вот-вот старик выглянет из-за плеча Саяка.

— Замерз? — сочувственно спрашивает Шакир, пожимая холодную руку Саяка.

— Ничего, — небрежно отвечает тот, — скоро потеплеет.

И в самом деле, наступили теплые, солнечные дни. Шакир и Саяк снова выбирались из кыштака, бродили по побуревшим шуршащим травам. Но не было той летней беспечности, легкости, когда вдруг ни с того ни с сего мчались они, как джейраны, по ровным склонам, летели, почти невесомые, как пух одуванчиков. Теперь настороженные шорохи, опережавшие их шаги, и сам воздух, по-иному теплый и вовсе не ласковый, напитанный полынной горечью — не той густой, летней, а перестоявшейся, прелой, — все будило тревожные мысли, тянуло сквозь суету к вечному. И они думали о мире, о непостижимых людским умом бесконечности и вечности. И не от дум возникали слова, а от слов — думы, ибо в родном им языке, граненном тысячелетиями, билась пытливая мысль.

То, что бога нет, — им более-менее было ясно. В самом деле, если б миром правил милосердный всемогущий аллах, то, конечно, сразу бы расправился с Гитлером и вернул их близких да и тысячи других людей домой здоровыми и невредимыми. Но если бога нет, то что есть? И вообще, ради чего живет человек? Вот о чем говорили они. И каждый из них ведал то, что не ведал другой: один жил на свету, другой — во тьме.

* * *

Однажды после школы Шакир не нашел Саяка на улице. Подойдя к его дому, покричал, вызывая друга, но тот не вышел. Шакир встревожился: что же случилось? Но зайти в дом не решился: у Саяка он никогда прежде не был, к тому же побаивался матери его, Каныш, — вдруг возьмет и прогонит. Да и Саяк не приглашал никогда… из-за нее, конечно. Говорит, раньше была совсем не такая. Теперь не только дети, все в кыштаке ее побаиваются, обходят стороной. Шакир стоял в нерешительности, не зная, что делать. И тут из дома Саяка вышел Бекмат. Заметив Шакира, подозвал его к себе:

— Приятель твой напоролся где-то на гвоздь, я перевязал ему ногу. Пусть посидит нынче дома. Не стесняйся, иди побудь с ним… Ты что, со школы идешь? — спросил Бекмат, глядя на сумку в руке мальчика.

— Да.

— Эджеке Кыйбат видел там?

Шакир кивнул. Эджеке Кыйбат — директор школы.

— Вот эту справку от доктора завтра передай ей. Скажи, если деньги будут, Бекмат просил принести. — Он вынул из нагрудного кармана полинялой солдатской гимнастерки маленькую, вдвое свернутую бумажку с жирной черной печатью.

— Не потеряй. Положи в сумку. Вот так, хорошо. А теперь иди к нему.

…В темном коридоре Шакир нашарил: дверь, и она сама открылась. В нос ударил сырой заплесневелый запах. В комнате был полумрак. Из мутного, почти под потолком, окошка лениво сочился свет. Сначала Шакир заметил несколько старых тушаков[44], сложенных горкой у стены. Потом разглядел, какой здесь беспорядок: посуда разбросана, казан и деревянные чашки немыты, всюду какие-то грязные тряпки, стены от копоти черные.

Каныш стояла у тусклого зеркала, висевшего на стене, расчесывала длинные черные волосы и пела.

Шакир поздоровался с ней, Каныш не ответила, скользнула по нему невидящим взглядом.

Саяк лежал с перевязанной ногой на кошме. Услышав шаги Шакира, он приподнял голову и весь просиял. Шакир сел рядом с Саяком и молча крепко пожал ему руку. Так же молча Саяк нащупал сумку Шакира, вытащил из нее учебники, полистал их, прислушиваясь к шелесту страниц, и горячо зашептал:

— Мой Бекмат-аке обещал: «Немного поправлюсь и отвезу тебя в школу для слепых, будешь учиться». Да, так и сказал…

— Твой дядя слов на ветер не бросает, такая школа есть — я еще у себя в аиле слышал о ней, — солгал Шакир, стараясь поддержать друга.

— Надеешься на Бекмата?! — пронзительно закричала Каныш. — Он ничего тебе не сделает. Он убийца твоего отца!

Шакир готов был ко всему, оа знал, что мать Саяка сошла с ума, и все же от этих слов ему стало не по себе.

Каныш бросила на пол расческу, одним прыжком подскочила к Саяку, схватила его за ворот и, подтащив к двери, вытолкнула в коридор. Подобрав учебники и телогрейку Саяка, Шакир бросился следом.

— Убирайся и ты, ученик шайтана, — крикнула ему вдогонку Каныш.