Белый олеандр - [91]

Я бы не отпустила эту рыбу, даже если она утащила бы меня до самого Кус-Бей. К шестнадцати годам у меня из рук и так уплыло достаточно.

Рон подхватил рыбу сачком, и мы вместе вышли на берег. Держа в руке сачок с огромной бьющейся рыбой, он с трудом карабкался по камням.

— Как она бьется! — сказала Клер. — Брось ее обратно, Астрид.

— Ты что, шутишь? Ее первая рыба! — Рон протянул мне молоток. — Стукни посильнее.

Рыба подскакивала на траве, стараясь попасть обратно в воду.

— Быстрее, а то упустим.

— Астрид, не надо! — Клер смотрела на меня нежнейшим и беззащитным взглядом, как луговые цветы, которые она собирала.

Я взяла молоток и стукнула рыбу по голове. Клер отвернулась. Мне было ясно, что она думала — что я на стороне Рона, я против нее вместе со всем этим миром, с его жестокостью. Но я так хотела поймать эту рыбу. Вытащив крючок, я взяла ее в руки, и Рон сфотографировал меня. Клер до вечера со мной не разговаривала, но я чувствовала себя как нормальный ребенок и не хотела из-за этого терзаться.

Возвращаться в Лос-Анджелес было отвратительно. Теперь Клер опять приходилось делить Рона с телефонными звонками, факсовыми сообщениями и толпой разных людей. Дом стал полон проектов и планов, сценариев передач, сплетен телевизионного мира, статей в «Вэрайети». Друзья Рона не знали, как разговаривать со мной. Женщины игнорировали меня, а мужчины обращали слишком много внимания, подходили слишком близко ко мне, облокачивались на дверь, когда я выходила из комнаты. Красавица, окликали они меня, ты не думаешь стать актрисой?

Я старалась держаться поближе к Клер, но меня раздражала ее забота об этих людях, об этих равнодушных чужаках. Как тщательно она следила за охлаждением белого вина, смешивала соус песто, замечала, что еще принести из «Шале Гурме». Не беспокойся, махал рукой Рон, можно заказать пиццу, цыпленка из «Эль поло локо», но Клер говорила, что не будет подавать гостям блюда из картонных коробок. Она не понимала — эти люди не чувствуют себя ее гостями. Для них она была просто его жена, актриса не у дел, подай-принеси. Этим летом к нам приходило так много красивых женщин — в сарафанах, в светлых открытых блузках, в саронгах, — и Клер искала между ними Цирцею, завлекавшую Рона.

Наконец, она начала принимать «прозак»,[51] но таблетки придавали ей слишком много энергии. Не в силах усидеть на месте, Клер стала выпивать стаканчик-другой, чтобы сгладить их действие. Рону это не нравилось — в таком состоянии Клер могла сказать что-нибудь смешное, по ее мнению, но никто больше не смеялся. Словно в плохо озвученном фильме, она говорила то слишком быстро, то слишком медленно, путала фразы в анекдотах.

В сентябре, высушенном горячим ветром, засыпанном пеплом, я пошла в двенадцатый класс школы Фэйрфакс, а Рон вернулся на работу. Клер стало нечего делать в пустом доме. Она оттирала полы, мыла окна, думала, как переставить мебель, рисовала планы комнат. Однажды отнесла всю свою одежду в приют. Не спала без успокоительных, по ночам перебирала журнальные вырезки, вытирала пыль с книжных полок. Ее мучили головные боли. Клер казалось, что кто-то прослушивает наши разговоры, — перед тем как повесить трубку, она всегда слышит тихий щелчок. Подводила меня к телефону, давала трубку:

— Слышишь?

Ее темные глаза лихорадочно блестели.

— Не знаю. Может быть, — качала головой я, не желая оставлять ее одну с ночными страхами. — Трудно сказать наверняка.

В октябре жара сменилась синеватым послеполуденным туманом, пятипалые листья сикомор стали ярко-оранжевыми на фоне пыльных белых стволов, холмы покрылись красным и золотым румянцем. Однажды, вернувшись из школы, я застала Клер перед круглым зеркалом на туалетном столике. В руке она сжимала серебристую щетку для волос, забыв уже, зачем ее взяла.

— У меня несимметричное лицо, ты не замечала? Нос сдвинут в сторону. — Она повернулась боком, рассматривая себя в профиль, надула щеки и сдвинула нос вправо, пригибая вниз кончик. — Терпеть не могу острые носы. У твоей мамы нос, как у Гарбо, ты не замечала? Если бы я задумала пластическую операцию, то сделала бы такой же.

Носы были ни при чем. Клер просто устала смотреть в зеркало на свое собственное лицо, искать на нем шифр своих неудач. Да, на нем действительно чего-то не хватало, но не того, о чем она думала. Потом появился другой страх — что волосы начали редеть, что через несколько лет она станет похожа на Эдгара По. Испуганный взгляд замирал то на кончиках ушей неправильной формы, то на маленьких пухлых губах.

— Мелкие зубы означают несчастье. — Она показывала мне их отражение в зеркале. — И короткую жизнь.

Зубы у нее были как ячменные зернышки, блестящие, перламутровые. Но глаза становились все больше и глубже, веки были едва заметны, на лице опять выступили острые мостики костей. Как роденовская бронзовая голова с безжалостно-резкими, рублеными чертами.

Пришел декабрь, и Клер повеселела. Праздники всегда нравились ей. Целыми днями она читала журналы со статьями о Рождестве в Англии, в Париже, в Таосе, Нью-Мехико. Ей хотелось сделать все как можно правильнее, как можно лучше.