Белый морок. Голубой берег - [336]

— Товарищи, да их же внезапно в спину расстреляли! Вот посмотрите… — прозвучал обескураженный голос Новохатского с противоположного конца пепелища.

Все тотчас же кинулись туда. Еле удерживая сердце в груди, побрел за хлопцами и Василь. В продолговатой ложбинке, похожей на мелкий окопчик, который Яков выгреб ладонями, издали увидел мужской труп с темно-бурыми пятнами крови на спине. Вместе с Коростылевым осторожно перевернули его. Вихрастый, еще совсем зеленый мальчишка. И самое удивительное, что он прижимал к простреленной груди чем-то наполненную полотняную сумку. Ни слова не говоря, кто-то взял ее из рук мертвого, развязал, высыпал содержимое на землю. На песок, глухо звякнув, упали алюминиевая кружечка, деревянная ложка, несколько луковиц, надрезанная буханка хлеба, пропитанная кровью, какие-то матерчатые свертки, наверное, белье, зачитанный «Кобзарь», клубочек ниток с иголкой… И вдруг Василь увидел среди неприметных пожитков погибшего такое, что невольно вскрикнул и схватился руками за голову: последним из сумки выпал аккуратно сложенный цветастый диво-рушник, будто самой радугой вышитый…

Некоторое время Заграва молча стоял, уставившись взглядом в землю, а потом осторожно взял копчиками пальцев уголки рушника, развернул его. Перед присутствующими на непорочно-чистом белом поле, усеянном изумрудными искрами и приглушенными зарницами, между двумя голубыми волнами-зубчатками вдоль полей рушника заполыхали роскошные соцветья полевых маков и ярко-желтых лилий. Рушник этот был точно такой же, какой подарила ему в Янковичах старенькая Андреиха на счастье…

«Вчера перед разлукой я своему младшенькому тоже дала… Пускай этот мой скромный рушник будет тебе материнским благословением, пусть оберегает от всех бед и напастей, отводит смерть и надругательства…» — вспомнились Василю ее прощальные слова.

— Ох, мама, мама, не уберегли вашего сына ни молитвы, ни благословения! — вырвалось у него. В порыве отчаяния и печали он встряхнул головой, болезненно заскрипел зубами.

— Ты знаешь этого парнишку? Кто он? Откуда? — подступили партизаны к Заграве.

Тот словно бы и не слышал ничего. Долго стоял с закрытыми глазами, а потом положил рушник мертвому на грудь, встал на колени и с каким-то остервенением принялся разгребать рыхлый песок. Вскоре его подменили Новохатский с Коростылевым, потом — Маршуба и Синило. Примерно через четверть часа общими усилиями они вырыли под отвесным прибрежным обрывом продолговатую яму в колено глубиной, молча опустили туда юношу, подложив под голову сумку с домашними пожитками. Василь накрыл ему рушником лицо и первым бросил на грудь горсть сухого песчанистого грунта.

Когда могилка была засыпана, Василь, так и не сказав никому ни слова, круто повернулся и зашагал широким шагом через болотистый ручеек на противоположный берег. Но не направился к Гончаруку, оставшемуся там с конями, а кинулся к подлеску и, согнувшись в три погибели, начал что-то искать в нем. Вот он опустился на колени, принялся неторопливо разгребать руками пожухлую траву.

— Я так и знал, что их с этого берега… Из автоматов в упор! — вскрикнул, увидев россыпь мелких отстрелянных гильз.

Теперь Заграва до деталей представлял трагедию, недавно разыгравшуюся в этом медвежьем углу. Все юноши и девушки из окрестных хуторов и сел, которые отправились к партизанам, неизвестно как забрели сюда. Оказавшись под отвесными, хотя и невысокими, кручами, они попали в приготовленную карателями западню и в упор были расстреляны в считанные минуты. Потом трупы были присыпаны песком обвалившегося от взрывов гранат отвесного берега, а для большей надежности, чтобы окончательно замести следы, поверх всего был разведен огромный костер. Но кто же так тщательно заметал свои следы? Каратели? Однако зачем это им понадобилось после Бабьего Яра и мертвых зон вокруг партизанских краев?..

— Запомните это место, друзья, — сказал Василь, когда к нему приблизились хлопцы. — Здесь совершено неслыханное преступление. Мы еще должны будем сюда вернуться и во всем разобраться. Непременно!

…Солнце катилось к горизонту, когда загравинцы двинулись на север вдоль лесного ручейка. Но никто из них уже не спешил в Пекари и не думал о встрече с всадниками, именующими себя разведотрядом соединения генерала Калашника. После всего только что увиденного и пережитого не то что думать о какой-то встрече — дышать не хотелось.

Они и не заметили, как примерно через час, плутая в некошеных травах, выбрались на берег недавно полноводной, но сейчас обмелевшей реки, за которой широко раскинулись до самого горизонта пойменные луга.

— Братва, да это же Тетерев! — на радостях загорланил Маршуба. — Отсюда до Пекарей рукой подать. Я эти места хорошо знаю…

И в самом деле, вскоре вдали среди садов показались сельские строения. По знаку Загравы группа остановилась.

— Всем скопом соваться туда нет необходимости, — объявил он. — На разведку отправятся… Новохатский и Маршуба. Всем остальным замаскироваться вон в тех зарослях и отдыхать. Думаю, нас сегодня ждет неблизкая дорога.

Оставив на месте привала своих коней, Гриц с Яковом быстро направились в Пекари. А Заграва выставил наблюдателя и лег прямо на землю. Он чувствовал себя таким разбитым и измученным, что в эту минуту хотел лишь одного — забыться хотя бы на короткое время. Но мрачные мысли, будто тяжелые жернова, наплывали одна на другую и не давали вздремнуть. Когда же наконец отошли в безвесть все тревоги и хлопоты и он медленно погрузился в нежную, сладковатую купель, ему послышался крик: