Белый морок. Голубой берег - [334]

— И все-таки, Василь, давай махнем сейчас в Пекари. В конце концов, что мы теряем? — включился в разговор и вечный молчун Иван Коростылев.

Заграве ничего не оставалось, как согласиться с советами спутников. Да и что им еще было делать в Воропаевке?

— Только нужно, товарищи, добираться в Пекари обходным путем, — предложил Гриц Маршуба. — Чтобы войти туда не воропаевской дорогой, а с противоположной стороны. Зачем? Объясняю популярно: при таком маневре, когда мы даже не успеем застать этих быстрых на расправу всадников в Пекарях, непременно встретим их при отходе. Как бы там ни было, а назад в Воропаевку они вряд ли станут возвращаться.

— Товарищ командир, а ведь Гриц дело говорит, — поддержали Маршубу хлопцы. — Пора нам к их гриве примеряться, а не за хвост цепляться.

Оставив ошеломленных воропаевцев посреди площади, над которой раскачивался между осокорями подвешенный за скулу их мучитель Демба, загравинцы тронулись из села — только не напрямик, через поля, а свернули в лес, мрачно темневший за лугом на пригорке. Заметив первую же давно не хоженную просеку, Маршуба повел по ней своих спутников. Повел с такой беззаботностью и уверенностью, будто ходил по ней еще с детства.

Несмотря на ночные заморозки, день выдался на удивление жаркий и безветренный. Даже среди поля при быстрой езде не ощущалось прохлады, а в лесу пропахший живицей и прелью воздух оказался таким густым, застоянным, что просто невозможно было продохнуть. Птицы и те приумолкли, притаились где-то в чаще. Вокруг — только зловещая тишина и невыносимая духота.

Истекая потом, шестеро всадников короткой цепочкой тащились через незнакомый лес, и эта мертвящая тишина на каждого из них навевала почему-то невеселые размышления. Что ждет их на этой дороге? Скоро ли удастся им догнать неуловимых мстителей, именующих себя разведотрядом партизанского соединения генерала Калашника? Кто они на самом деле? Почему придерживаются довольно странной, можно сказать, губительной тактики?..

— Эгей, братва, почему носы повесили? Предлагается лотерея! — осадив коня, внезапно поднялся на стременах и поднял над головой руку Маршуба. — Ценный приз получит тот, кто отгадает, как именно прикончат неуловимые калашниковцы пекаревского старосту. От каждого принимается только одна отгадка…

И началось: хлопцы наперебой сыпанули предположениями относительно способа казни старосты села Пекари.

— Посадят на кол!

— В нужнике утопят…

— Псами затравят…

— А твой вариант, Новохатский? — полюбопытствовал Синило.

Глубоко задумавшийся Яков, замыкавший колонну, ответил не сразу:

— Мне, хлопцы, костью в горле стоит зверская жестокость этих партизан. Кравца живьем распяли на колоннах собственного крыльца. Дембу подвесили за скулу над площадью… Хоть убей, не пойму, зачем все это делается?

— Нашел кого жалеть… Собаке собачья смерть!

— Не о жалости идет речь. И по Кравцу, и по Дембе давно уже виселица плакала, но зачем же было учинять над ними такие жестокие пытки на виду у сотен людей?

— О, уже распустил нюни! А фашисты что делают с нашим братом?

— Так это же фашисты! Разве нам к лицу состязаться с ними в пытках?

— Правильно, Яков, фашист для нас не мерило, — решительно заявил Заграва. — Откровенный, грубый садизм, кем бы он ни чинился и во имя чего бы ни совершался, всегда порождал у честных людей только осуждение и отвращение. А когда такое безобразие к тому же творится на глазах детей и подростков…

— Это преступление! — закончил мысль Семен Синило.

— Ну, преступление не преступление, но и судом праведным его не назовешь.

— Суд над всеми этими ничтожествами мы могли бы вершить еще несколько педель назад, однако сознательно не делали этого. Пошли на невероятный риск, таская с собой гестаповского «родича», но пальцем их не тронули. Потому что не хотели накликать беду на головы мирного населения. А эти горе-герои прут напролом — после нас, мол, хоть трава не расти… Одарчуковщина проклятая!

— Да хватит вам языки точить! Пусть и не очень изобретательно, однако правильно поступают эти хлопцы…

— А кто же кровью будет расплачиваться за их поступки? Женщины и дети?.. Ох и скоро же мы забыли Миколаевку!

При упоминании о Миколаевке все вдруг умолкают, опускают головы. В Миколаевке состоялась их первая и далеко не самая лучшая боевая операция, которая навсегда стала для отряда суровым уроком и предостережением. Весенней ночью они совершили налет на это село, пощипали малость караульную команду, расквартированную там, и отошли в леса. А утром каратели вернулись. И буквально стерли с лица земли Миколаевку, сожгли в местной церкви почти всех ее жителей. После этой трагедии для каждого в отряде стало святым правилом: бить врага так, чтобы за эти удары не расплачивались жизнью дети, женщины, старики.

«Почему же эти новоявленные калашниковцы совершенно не заботятся о крестьянах? Неужели не понимают, какая кровавая метель скоро разразится в селах, где они сотворили свой жестокий суд над предателями?.. — терялся в догадках Заграва. — А вообще-то странно, что каратели до сих пор не бросились по их следам. Что-то больно уж вольготно живется этим рейдовикам! Уж сколько времени действуют они в округе, а оккупанты будто сквозь пальцы смотрят на их выходки. Учебную команду Чудина, вишь, истрепали, а этих даже пальцем не трогают. Почему? Почему разрешают им вести антигитлеровскую агитацию, уничтожать своих пособников, формировать людей в группы и выводить в леса?..»