Белый морок. Голубой берег - [335]

Не одного Заграву обуревали невеселые мысли. Хлопцы молча покачивались в седлах, охваченные неясными сомнениями и тревогой, проголодавшиеся, утомленные, в насквозь пропотевшей одежде. Хотя солнце уже и начало клониться к закату, однако жара и не думала униматься. Просека давно оборвалась над высохшим болотцем, и они добрый час пробирались сквозь густые заросли, шарахаясь из стороны в сторону. За клином орешника, бурно разросшегося по южному склону какой-то ложбины, вдруг оказались в таких непролазных зарослях молодого березняка, опутанного колючей бечевой ежевики, что невольно остановились.

— Куда ты нас завел, Маршуба? Что это за такой обход? — гневно набросился Синило на товарища.

— Командир, чует мое сердце, мы заблудились!

Заграва подозвал оторопевшего Грица Маршубу, поинтересовался, когда же они будут в Пекарях.

— Не знаю, — искренне признался тот, — по моим расчетам уже давно должны были быть там, но почему-то до сих пор не добрались до Барсукова хутора… Как мы прошли мимо него, хоть убей, не пойму!

— Тоже мне Сусанин нашелся, — презрительно сплюнул Синило. — Не поп — в ризы не суйся, а то: проведу, проведу… Провел, называется, к чертям собачьим!

— Что будем делать, хлопцы? — обратился Василь к товарищам после минутного раздумья.

— Прежде всего нужно выбраться из этого чертовского места, сделать привал и сориентироваться, где мы находимся, — предложил Гончарук.

— Ничего не скажешь, подходящее время для привала. А когда же ты в Пекарях думаешь быть?

— Когда будем, тогда и будем, а коней нечего гробить. Глянь, с них уже и пена не летит…

— Правильно, Пилип, о конях нужно позаботиться. Поворачивай, братва, оглобли назад! — скомандовал Заграва.

Повернули. Выбравшись из зарослей, спешились, пустили коней на пастбища. Только ни один из них даже не прикоснулся губами к пожухлой траве. Они почему-то прижимались друг к другу, сторожко посматривали вокруг, нервно всхрапывали и беспокойно прядали ушами. Василь заметил обеспокоенность коней и удивился: что это с ними, к чему это они так принюхиваются? И внезапно ощутил едва уловимый запах гари, смешанный с каким-то тошнотным смрадом.

— Пилип, Семен, — подозвал к себе Гончарука и Синило, которые, разминаясь, боролись в сторонке, — вы ничего не ощущаете в воздухе?

Те принюхались.

— Вроде бы дымом припахивает… А еще горелыми костями или шерстью… Неужели кто-нибудь кабанчика смалит?

— А ну айда на разведку! Интересно узнать, кто это надумал куховарничать в такой глуши? Только, сами понимаете, осторожность — высшей категории! Мы здесь будем вас ждать.

— Не бойся, Василь, не подведем!

Семен с Пилипом метнулись в разные стороны, а Заграва дал знак Маршубе, Новохатскому и Коростылеву подготовить оружие. Мало ли какие вести могут принести разведчики!

Они и в самом деле принесли необычные вести. Правда, Синило возвратился лишь с наполненной каким-то питьем немецкой офицерской флягой, обтянутой зеленоватым армейским сукном, которую он нашел неподалеку в зарослях боярышника, а вот Пилип… Уже по одному виду, с которым он появился на солнечной опушке, легко можно было угадать: Пилип не просто чем-то поражен — он буквально потрясен. Смертельно бледный, с неистово расширенными зрачками, какой-то одеревенелый, он спотыкающейся походкой приблизился к Заграве и произнес прерывистым шепотом:

— Там трупы сожжены… Над ручейком… Там их — огромное множество… Ни одной живой души…

Все вокруг оцепенели, затаили дыхание.

— Веди! — раздалась команда.

Схватив коней под уздцы, партизаны бегом бросились за Гончаруком. Миновали непролазную гущу березового молодняка, начали спускаться пологим скатом среди старых дубов. Вот и лесной ручеек, спрятавшийся в густых зарослях осоки и ивняка, а за ним — обрывистый, подмытый весенними бурными потоками песчанистый берег, над которым застыл в глубокой задумчивости старый бор. Небольшой цепочкой они и направились вдоль берега, который то подступал к самой воде, то отдалялся, оставляя за собой обнаженные песчаные плешины. За очередным поворотом на одной из таких плешин увидели гигантское пепелище, представлявшее собой хаотический навал недотлевших стволов, пеньков и головешек.

— Вы ближе сюда, ближе… — И Пилип с шумом пересек ручей.

Вслед за ним перебрели через болотистое русло все остальные и словно бы остолбенели. Среди завала недогоревших стволов над присыпанным пеплом песком то тут, то там торчали из земли обугленные локти, колени, кисти рук и ног. И висел над пепелищем такой удушливый, такой плотный смрад, что не у одного из прибывших, кто сотни раз уже был опален боями и давно привык смотреть смерти в глаза, закружилась голова и к горлу подступил тошнотный комок.

«Кто эти несчастные? Как они здесь оказались? Что за трагедия разыгралась в этом диком закутке полесской земли?» — рвалось у каждого из уст, однако никто не проронил ни слова. Кого же спрашивать?

Вдруг Василь увидел неподалеку от пепелища, почти над самым обрывом, острый носок туфли, выглядывавший из-под супеси, и тотчас же бросился туда. Опустился на колено, изо всех сил начал разгребать ладонями землю. Земля легко поддалась — была сыпучей, еще не слежавшейся, явно недавно насыпанной. Не прошло и пяти минут, как он выгреб на глубине не более полуметра труп девушки в вышитой сорочке и сборчатой юбке. Одного взгляда Василю было достаточно, чтобы определить безошибочно: она застрелена в упор. И притом совсем недавно, ибо кровь из раны в груди, пропитавшая толстую светлую косу, даже не успела высохнуть.