Мать удивленно подняла голову.
— За что его, бездельника, кормить-то? За его проделки?
— И не ругай разными нехорошими словами, — сурово продолжал дед, нельзя так, Надежда. Задолбила мальцу голову, что он никудышный, а он чуть было и не поверил…
— Что верно, то верно, — солидно баском заметил Кеша. — Назови человека сто раз свиньей — он и вправду захрюкает: хрю-хрю!
— Он сегодня трудодень заработал на конюшне, — говорил старик. — На самом Орлике возил на поле навоз.
— Господи! — вырвалось у матери. — На Орлике?
— Я и завтра буду на нем работать, — сказал Кеша.
Про трудодень он услышал от деда впервые, и ему показалось, что он сразу как-то стал и ростом выше и силы в усталых руках прибавилось. «Неужто и правду трудодень?» — подумал он, а вслух сказал:
— Мам, у нас есть голубая лента, я ее Орлику в гриву вплету.
— Нашел парнишка себя, — не совсем понятно сказал дед. — Рано или поздно толковый человек завсегда себя найдет…
— Сидор Иваныч, — вдруг засуетилась мать, — зайди ты к нам на часок… Я тебя чаем с вареньем угощу. Да и щи у меня свежие…
— Чего ж не зайти? — подмигнул Кеше дед. — К хорошим людям.
— Ах ты, жалость-то какая… — опечалилась мать. — Магазин-то закрыт…
— Не беда, — сказал конюх.
— Мужа-то нет, вот и не держу проклятую дома… Да и гостей давно не было.
— Не бери в голову, Надежда, — сказал дед. — Чай — милое дело.
Через забор, как раз между двумя глиняными сохнущими кувшинами, перевесилась Мишкина голова. Голова что-то жевала.
— Эй, Пупочкин! — сказал Тюлень. — Айда на рыбалку?
Кеше было приятно, что сосед пригласил его на озеро поудить, но почему-то покоробило его «Пупочкин». Какой он Пупочкин?
— Я поужинаю, а ты свежих червей накопай, — сказал он. — Лучше всего у конюшни, там пропасть их, навозных…
Голова исчезла за забором, но через секунду снова появилась.
— Эй, Пуп, а где там черви-то?
— У поилки, — солидно ответил Кеша. — Эй, Тюлень, ты меня больше не зови… Пупочкиным! Я — Константин Бредун. Слышишь, Константин Бредун!
Дед Сидор и мать переглянулись. По губам матери скользнула легкая улыбка. И Кеша вдруг будто впервые увидел, какие у матери усталые глаза, худые длинные руки с красными пальцами и морщины на лице. Он подошел к ведрам, нагнулся и поднял их.
— Надорвешься, сынок, — сказала мать.
«Сынок…» Это слово Кеша уж и не помнит, когда в последний раз слышал. И ему вдруг захотелось, чтобы эти цинковые ведра были в пять раз тяжелее… Он все равно бы поднял их и донес до дома. Он мог бы эти ведра донести до края земли и даже воду не расплескать. И еще Кеше захотелось помчаться на луг, где пасется Орлик, прижаться щекой к длинной бархатной морде и вот так постоять немного… пока перестанет в носу щипать.
