Белый колдун - [11]
Надька думала, что самый главный московский доктор и старше и строже Ивана Максимовича. А этот и не старый и не строгий, скорее даже молодой, да веселый.
Надькиному приходу он и не обрадовался и не рассердился.
— Ну-с, подойдите поближе и рассказывайте, в чем дело.
— А вот, доктор, рука у девочки попала в машину, в шерстобитку. Покажи, Надь.
Доктор взял Надькину култышку и сразу так начал тискать ее, мять, крутить, сгибать, смотреть, словно прислушиваться, не трещит ли где.
— Сделай, девочка, рукой так. А теперь вот так. Теперь делай так, как я делаю своей.
Надька исполняла все, что приказывал доктор.
— Когда было дело?
— Да уж больше года. Надь, стой смирно, не вертись, не гляди по сторонам!
— Больше года? Та-ак…
Доктор сделал знак, и сидевшие на стульях все потянулись головами, шеями, взглядами к Надьке. Стулья у всех заскрипели. А иные встали и подкрались поближе.
И сидели и стояли тихо. Только стулья все еще кое-где скрипели.
Вот доктор посмотрел на них на всех сразу, долго смотрел, потом выбрал одного, худого, длинного, лохматого, и поманил пальцем:
— Пожалуйте сюда. Осмотрите-ка.
Тот, в коротком белом халате, в коротких штанах, вышел из рядов, согнулся, подошел к Надьке, взял ее рубцеватую лапу с длинными когтями и тоже начал рассматривать со всех сторон, и с лица и с изнанки, и прощупывать, надавливать. Но делал он это не как доктор, а осторожно так, не сильно, словно неуверенный, то ли делает.
— Ну, как? Суставы в порядке?
— По-моему, в порядке.
Доктор ткнул пальцем издали на другого:
— А ну, как вы?
Тот, похожий на деревенского парня, каких немало в Нижней Ждановке, неуклюже вылез из рядов, громко застучал высокими сапогами, схватил и больно так крутнул Надькину правую руку.
— Ой! — не удержалась Надька.
— Ничего, ничего, — успокаивал ее доктор, а тому — Осторожнее. Ну, а вы что скажете? Как суставы?
— По-моему, тоже целы.
— Верно, друзья, верно, суставы целы, — обратился тогда доктор ко всем. — И пястные, и запястные, и фаланговые, все целы. Тогда рассмотрим, в чем же тут дело? Тут, как видите, имеются контрактуры — раз. Нарушены связки сухожилия — два. Рубцевые стяжения — три. Была тотчас после ранения наложена «пер-во-быт-ная» повязка. Забинтовано было все в кучу. Все в кучу и срослось. Чем мы прокладываем, если боимся ненужного сращения? — спросил доктор и вдруг указал пальцем на молоденькую, рыженькую, в ярко-белом халате — Вы!
Та вспыхнула от неожиданности и, сидя на месте, ответила голосом ученицы:
— Марлей с олеум-вазелини.
— Верно, друзья, верно. Марлей с олеум-вазелини.
Потом всемогущий доктор свободно откинулся на спинку стула, оперся кистями выпрямленных рук о стол, потянулся, в первый раз посмотрел Надьке прямо в глаза и ласково так, совсем по-свойски, улыбнулся ей.
А она стояла перед ним, маленькая, худенькая, черноглазенькая, с ясным умным личиком, пряменькая, стройненькая в своем длинном цветистом платье, со сборками от высокой талии, как носят девчонки в Нижней Ждановке. Дешевенький пестрый платочек, завязанный сзади на тоненькой детской шейке, скромно прятал всю ее голову и большую часть лица, оставляя открытыми, словно в кругленькой рамочке, только глаза, нос, губы.
— Ну, так чего же ты хочешь? — весело обратился к ней доктор. — А?
Движения у него были смелые, решительные, голос громкий, даже грубоватый, но, вот странно, — вовсе не злой, а, наоборот, какой-то сердечный, проникающий.
И Надька, неизвестно отчего, вдруг поверила ему, — всей душой! Неизвестно за что, вдруг так полюбила его, — как отца! Подступило к горлу, хотелось разреветься, упасть ему в ноги, и высказать про все, про все: про то, что она сиротка; про то, что она совсем еще маленькая, а работает в деревне наравне со взрослыми; про девчонок, что задразнили совсем; про то, что лучше топором отрубить всю руку, чем ходить по деревне с такой култышкой…
— Ну, отвечай же доктору, чего ты хочешь, подсказала ей Груня и подтолкнула ее.
— Руку справить, — произнесла тогда тихо Надька, сдавленным голосом и, потупившись, застыла так, как каменная.
— Как же «справить»? — продолжал спрашивать ее доктор и терпеливо так смотрел на нее, потом еще раз повторил этот же вопрос, потому что она стояла перед ним в прежней потупленной позе и молчала. — А?
Тогда Надька свела наперед плечи, соединила руки вместе, опустила их, сколько могла, вдоль живота, сжалась вся, потом согнулась так низко, что ни одному человеку в зале не видно было ее лица. И сказала себе в ноги, еще тише, чем прежде, но медленно и очень внятно:
— Чтоб пальцы были отдельные и шевелились.
— В-вот! — даже подскочил на стуле доктор, словно вынудив у девочки именно то слово, которое ему было нужно, и, обращаясь к студентам, весело и значительно поднял руку — Слыхали? Слыхали, что она сказала, друзья? «Чтоб пальцы были отдельные и шевелились». А можем ли мы это сделать, можем ли мы этого добиться? Можем. Правда, трудно это, очень трудно. Не всегда и не полностью удается. Но пытаться, но пробовать надо, обязательно надо. На такой операции славы себе, как говорится, не сделаешь: всякие случайности, всякие неприятности тут возможны, то рубец очень стянет, то не так срастется, пластика сухожилий не выйдет… Но пробовать, повторяю, надо. Что, ваша группа видела пластику сухожилий?
