Белые пятна - [33]

— Я сам схожу на рудник, развозка еще там. Лукьянов меня отпустит. Но пяти бутылок мало. Что ты, Настя! На такую братию!

— Костя! — Настя часто задышала от радости. — Я взяла двести рублей. Закусок — никаких, все на вино. Обещаешь?

— Сказал — сделаю. Все-таки нехорошо как-то… не предупредив. Мы сообразили бы что-нибудь, чохом. На память! — бормотал он. — Деньги не нужны: твоя свадьба — наше вино.

— Не надо, Костя! Ничего не надо. И без того у меня будто крылья…

…Может быть она поступила неразумно? — раздумывала Настя, прибирая палатку. Главное — ничего не сказала Витьке! Вот дура! Вдруг на него найдет… Что тогда?

На миг Настя увидела холодное, словно замороженное лицо Разумова, — то, «перед охотой». Она выпустила из рук одеяло, беспомощно и растерянно оглянулась.

Пятиместная палатка выглядела просторной и в то же время уютной: широкий топчан у стенки аккуратно застлан одеялом; в углу столик со стопкой книг; между столиком и изголовьем висят на плечиках наряды Насти и Виктора; еще один столик, накрытый куском ситца в цветах, на нем овальное зеркало, расческа. Никто не догадается, что ситец скрыл ящик из-под спичек и положенный сверху большой чемодан. Пол тщательно утрамбован. Настоящая отдельная квартира. Десять квадратных метров — площадь вполне достаточная для двоих.

Напрасно она волнуется. Она нужна Виктору так же, как и он ей. Настя уверена, что он будет рад. Настя вслух выругала себя дурой. Она села, широко разведя руки по одеялу. С этого дня они будут вместе! Вместе! После работы он будет с ней. Вечером пойдут в «клуб» как всегда, но только совсем, совсем по-другому. Она любит лицо Виктора, склоненное над столом, когда он играет в шахматы — ой, нудная игра! — или вычерчивает табель. В эти минуты губы Виктора то вытягиваются, то поджимаются. Смешно! Как у маленького, за задачей. Зато как хорош Виктор, когда рассказывает ей о московской родне! Настя уже знает обо всех дядях и тетях, нянюшке Марфе. Она даже представляет квартиру Виктора.

А когда она станет раздеваться — обязательно заговорит: ей хочется, чтобы он смотрел на нее. Сколько ласки сулит ему Настя… сколько нежных слов и тихих песен, шепотом в самое ухо. Положит голову ему на грудь, услышит гулкое «тук-тук» сердца. Она прижмется головой к его щеке, да так и заснет. А утром она накинет ситцевый халат и побежит к водопаду за водой. Он смешно умывается, пофыркивает, встряхивает головой, точно отгоняет надоедливую муху. И всегда просит полить на шею. Приятно смотреть на его обнаженные плечи. Виктор самый сильный! Ну, может, не самый сильный, но никого не боится. Нет уж! Не такой!

Решив, что Виктор Разумов самый красивый, самый умный и самый сильный, а главное — любит ее, Настя совершенно успокоилась. Напевая, она забежала в столовую.

— Лида, скажи, я красивая?

— Отвяжись!

— Лидка!

— Отвяжись, говорю. Целый день мыкаюсь, как угорелая.

— Измучилась! Батюшки мои! Иди отдохни.

— Отвяжись, Настька! Ой! Ой!

Настя толкнула Лиду на скамейку, защекотала, затормошила.

— Скажи: красивая! Красивая! — требовала она.

— Настька! Да каша… ой, подгорит!

Лида с визгом вырвалась.

— Так слышишь, Лида! Как перемоешь посуду, так и приходи, не задерживайся. Ой, как у Кости дела? Достанет ли?

Самолюбивая Лида обиделась за Мосалева.

— Вино будет, будет, — успокоила она подругу.

В столовой появились первые шурфовщики. Прошло немало времени, пока Настя увидела Виктора… «Сейчас… Сейчас…» — Сердце учащенно билось. Надо спокойно сказать ему, так, словно в этом нет ничего примечательного, так, как говорит жена мужу: — «Иди домой. Я скоро приду».

— Что-то долго сегодня, — встретила она Виктора. — Я уже всех накормила, а тебя нет и нет. За посуду принялась, ожидаючи.

— Домывай, я подожду, — предложил Виктор, — поужинаем вместе.

— Вот хорошо. Я — скоро. Иди в палатку.

— Не хочу. Я привык здесь.

Виктор сел на свое обычное место.

— В нашу палатку, милый, — почти не меняя тона, протянула Настя…

Виктор изумленно уставился на нее. С солнечной стороны брезентовая стена всегда во время обеда широко раздвинута: табор отлично виден. Только сейчас Разумов заметил, что за их общей палаткой выступает углом еще одна, ее утром не было.

— Настя! Ах, черт! Неужели? — Он шагнул к Насте.

Не ошиблась! В глазах — радость. Лучше не смотреть в эти нестерпимо-горячие глаза. Чего доброго, забудешь, что в руках хрупкая миска, выронишь. Не поднимая глаз, она наконец произнесла те слова, которые теперь могла произнести:

— Иди домой, переоденься. Я скоро приду.

— Позови Лиду. Пусть она приберет, — нетерпеливо сказал Виктор.

— Она занята. Иди, иди, глупый!

Виктор приподнял полог. Ого! Изнутри палатка обшита светло-коричневой легкой байкой, как у Лукьянова. Света достаточно, и просторно. Он потрогал столик, заглянул в зеркало. Он ли это? Глаза смешные, губы растянуты. Глупое выражение… А! Что она сказала? Переодеться? Пожалуй, стоит. Приподнял краешек одеяла. Ну, конечно, простыни новые! Это не то, что спальный мешок! В последние два года его потребности, желания, вкусы подверглись резкому испытанию. Он здорово изменился, но не забыл, что человеку иногда нужно побыть одному, самому с собой, у маленького столика с книгами, со своими думами. Что она сказала? А-а!