Белые пятна - [32]

Собрание окончилось, но люди еще теснее сгрудились у двух столов, заваленных газетами и журналами.

Мосалев отобрал у Насти вышивку:

— Горький! Максим Горький! А ну, подержи. — Он отступил назад, всмотрелся: голова Горького, точь-в-точь как на знакомом портрете. — Настя, а ведь хорошо! Уж как хорошо!

Около них сгрудились разведчики.

— Кончишь, я раму сделаю, такую выдумаю… И повесим здесь, на самом виду, — сказал Акатов.

«Как же! Для вас стараться!» — ответила бы прежняя Настя и вырвала бы вышивку из чужих рук.

— Сделай — выдумай две. Ладно? — сказала старшая «мамка». Потом, в самое ухо Акатова: — Я еще вышью для Витьки-то. Он любит Горького.

Пустел клуб. К Настиной досаде, Лукьянов увел Виктора к себе. А она-то надеялась, что после собрания погуляет с Виктором… Она подсела к длинному столу, за которым ежевечерне заседал таборный совет этого своеобразного полотняного городка: Акатов, Дронов, Курбатов, Мосалев, Айнет и, как ни странно, — Петренко.

Шурфовщика Алешку часто ругали его начальники, но даже во время самой сильной проборки Алешка не забывал, что он культурник, и как ни в чем не бывало шел в клуб, напоминая Ганину или Разумову:

— Сегодня заседает редколлегия. Обратно, на меня заметка поступила. Приходите, разбирать будем.

Таборный совет никто не выбирал, он образовался из членов редколлегии, профорга и артельщика. Ганина поначалу смешило это высокое название, но слыша, что разведчики серьезно и с уважением называют так почти ежедневные сходки активистов, он тоже привык к нему. Ведь в клубе никогда не возникало ссор: сюда приходили узнать новости, здесь учились и смеялись, читали вслух и пели песни. Здесь складывалась и росла большая дружба между людьми.

Настя окончила вышивку. Виктор не показывался.

— Ну чего он нейдет, — ворчала Лида.

— Значит, не может, — скрывая досаду, возражала Настя. — Коля, а если Лида на базу съездит дней на пять, ты найдешь мне помощника? Одной трудно.

Мосалев очень удивился. Курбатов пожал плечами.

— Я не просила тебя говорить, — воскликнула Лида, заливаясь краской. — Такая!

— Такая! Ты хочешь ехать, значит, надо по-хорошему решить. Мы же с тобой на работе, — рассудительно сказала старшая «мамка».

— Это же не окончательно. Я, Костя, сказала ей, болтухе, что хорошо, дескать, на базе побывать, там магазин, всего много. А она как о решенном.

Чутким ухом Настя уловила знакомые шаги. Она порывисто встала.

4

— Берегись! Берегись! Берегись! — услышала Настя.

Отпалка. Вот попалась! Она выбежала на открытое место. Раздался первый взрыв. Настя прибавила ходу. Подгоняя ее, ударил второй. Над самым ухом! Третий! У нее подкашивались ноги. Только бы хватило сил… Вон до того камня! Задыхаясь, она обогнула камень, упала, заткнув уши.

Рядом кто-то засмеялся. Настя одернула юбку, но головы не подняла: ее плечи ходили ходуном от бурного дыхания.

— Настя! Выходи! Больше не стреляем.

Из-за камня показалась кудрявая голова. Настя с минуту прислушивалась, часто дыша открытым ртом. Потом бегом пустилась вниз…

— Покурим, что ли? В такую жарынь даже белочки закуривают, — звал Петренко ребят. Никто не отозвался, все уже разбрелись по своим местам, и Алешка ворча: «Ну и народ пошел, хуже вчерашнего», — прыгнул в недобитый им шурф.

Прежде чем взяться за кайлу, Алешка сердито взглянул на толстый березовый пень, гладко зачищенный с одной стороны: на нем Виктор, по просьбе Айнета, углем нарисовал здоровенный кулак: уж очень надоели трудолюбивому парню частые Алешкины перекуры да отлучки. Петренко, подойдя к шурфу и заметив четкий рисунок, рассвирепел и хотел было его стереть, но ребята заворчали, нахмурились, и Алешка догадался, что рисунок — не шутка, а своеобразное предостережение скорого на расправу десятника, и подчинился.

А тут Настенька появилась, еще увидит, чего доброго, да Лидке своей расскажет, и все девчата на руднике узнают, какой Алешка разведчик… Он состроил свирепую рожу, погрозил пеньку пальцем и взялся за кайлу.

— Чего ты тут? Витю ждешь? — спросил, подходя к Насте, Мосалев. — Не жди. Задержится. Иди-ка в табор.

— Что ж, ладно… — Настя помолчала, раздумывая: сказать, не сказать? Потом потянула Костю за рукав. — Я скажу тебе… Только смотри, ему не говори. Ни под каким видом не говори. Не скажешь? Ну, гляди! — Еще раз потеребила рукав, оглянулась, приблизила губы к самому уху Мосалева: — Сегодня отвоевала новую маленькую палатку. Ту, которая в каптерке лежала.

— Для чего?

— Для того! С Витькой в ней поселимся. Хорошо? Понял?

— Фью, фью! — засвистел Мосалев и отвел голову. — Значит?

— Значит! — сердито подтвердила Настя. — Ты смотри, не проговорись. Ты к вечеру что-нибудь сможешь сообразить? А, Костя? Но так, чтобы Витька не знал. За этим и искала тебя.

— Кого-нибудь пошли, — посоветовал Мосалев.

— Нельзя кого-нибудь, ненадежно, — возразила Настя. — Будут все наши, ты с Лидой, Андрюша… Бутылок пять бы. Такой день — единственный. И… завтра или послезавтра будет не то. Я и платье себе сшила.

Настя с таким ожиданием и надеждой Смотрела на Костю, что он сдался. Она права: завтра будет не то! Завтра она будет женой. Сегодня она невеста — значит, именно сегодня должен состояться праздник, о котором Настя будет помнить всю жизнь. Нет, тут уж поручить другому нельзя — надо наверняка.