Белые пятна - [31]

— Вы зачем берете их под защиту? — резко спросил Ганин.

— И не думаю! И не думал! — живо запротестовал Лукьянов. — Мне все одинаковы.

— Очень жаль, — не мог не пробормотать Разумов.

— Вы молоды, а я… уже пожил на свете. Поэтому мы несколько по-разному мыслим, с разных возрастных позиций.

Лукьянов замолчал. Ганин и Разумов не уходили. Они тоже молчали, чего-то ожидая, и это раздражало хозяина палатки.

— Андрей Федорович, а не упразднить ли нам бригаду Чернова?

Неожиданное предложение обрадовало Ганина и Разумова, но они не могли забыть, как Лукьянов защищал провинившихся.

— Однако считайте это временной мерой. Я просто не вижу, кого можно было бы назначить десятником вместо Чернова, — закончил Лукьянов затянувшийся разговор.

3

Лукьянов наутро разрешил Андрею созвать общее собрание, но предупредил, что сам расскажет о проделке Чернова.

— Какая же это проделка, Григорий Васильевич! — запротестовал Ганин.

— Но и не преступление. Крутых мер принимать не буду, ни к чему. Люди нам нужны, Андрюша.

— Конечно, нужны. Но если вы назовете проступок, обман, самую настоящую подлость проделкой, что тогда скажут о нас с вами разведчики? — упрямо сдвинул светлые брови Андрей.

— Андрюша, без проповеди. Ведь скучно! Ну, ладно, дадим Чернову и его собутыльникам проборку, лишим его звания десятника. Что еще? Поговорим об изысканиях вообще. Согласны? Будете выступать — не горячитесь, прошу вас. И остальных предупредите.

— Никому рта затыкать не буду.

— Ладно, там видно будет, — устало махнул рукой начальник экспедиции и выпроводил Ганина, чтобы побыть до собрания одному.

В женской половине палатки артельщика перед зеркалом величиной в две ладони вертелась Лида, одергивала платье и хлопала себя по бокам.

— Хоть распарывай! — с веселой обидой пожаловалась она подруге. — За две недели — и на тебе! Так округлеть. Ей-богу, буду по гольцам бегать.

— Витя не заходил?

— Нет.

Настя вздохнула.

— Почти не вижу его, поговорить некогда. Сядет обедать — покоя все равно не дают: то один, то другой, то за пятым, то за десятым. Зло берет.

Настя сдернула с себя поварской халат и надела платье из яркой шотландки. Длинный рукав и небольшой вырез на груди делали ее скромной и строгой. Она ощупала пальцами пуговицы, словно перебрала лады гармоники; натягивая чулок, несколько раз согнула и вытянула стройную ногу. Тряхнула головой, разметав послушные волосы. Как хорошо, что она кудрявая, а волосы густые и мягкие — укладываются в любую прическу.

— Витя говорит, что мне не надо стричься.

— Но возни с косами — замучишься… Знаешь, отпусти меня на базу дней на пять, Настя, а?

Настя подумала и согласилась.

— Только с уговором: потом поеду я. Этот… из развозки сказал, что там все есть. К зиме надо, много надо. И мне и ему.

Настя накинула на плечи широкий длинный жакет — единственную дорогую вещь, купленную ею для себя, — по белой шерсти крупные кремовые квадраты, свободные складки, четыре белые пуговицы с золотистыми глазками. Она долго не решалась его купить, потом выпросила жакет у продавца и вбежала в палатку разрумяненная, с яркими глазами.

— Смотрите!

Ребята ахнули. Васька Терехов обошел Настю кругом и только всплеснул совсем по-бабьи руками. У Разумова лицо светилось любовью. Лида тормошила подругу, вертела ее из стороны в сторону и взвизгивала от удовольствия. Жакет остался у Насти.

Настя опоздала к началу собрания. Видя, что все места за столами заняты, она мигнула дневальному, и тот принес небольшую скамейку. Настя села, положив на колени незаконченную вышивку.

Один за другим выступали разведчики.

Настя вышивала и косила глаза на оратора. Длинные, чуть огрубевшие пальцы ловко владели иглой. Ее лицо красиво обрамляли ниспадавшие вдоль щек волосы.

Ее соседям, изредка поглядывавшим на нее, не верилось, что перед ними Настя Щербатая, развязная дивчина в берете, любившая сидеть на борту огромного карбаса, плывшего по Лене. Нет, не она! У той на худеньком лице выделялся пухлый рот, который; мог ответить на ругань руганью и вызывающе раскрыться в улыбке. Тогда она была, пожалуй, красивее и сразу поражала воображение. А сейчас запоминалась надолго.

Она вошла в жизнь табора, любовно и хорошо выполняя простую обязанность: накормить разведчиков утром и вечером. А когда разведчики уходили на работу, Настя и Лида появлялись в палатках, забирали из спальных мешков простыни и наволочки, стирали, сушили, горюя, что нет утюгов. Скажи Насте и Лиде, что они дороги всему табору, — пожалуй, обе недоверчиво улыбнутся. Но если бы они неожиданно исчезли из табора, у каждого разведчика возникло бы чувство незаменимой утраты.

«Ох какой, оказывается, Чернов! — думала Настя, слушая речь товарища Ганина. (Она даже мысленно называла его уважительно: товарищ). — Но его приструнят! Приструнили же Алешку-культурника. Нет, их нельзя сравнить. Алешка не воровал у товарищей, у государства не воровал, а Чернов воровал», — так просто и точно определила Настя проступок десятника.

Мелькала игла с черной ниткой. Настя ловко, крест за крестом, накладывала на холст еще неясные черты какого-то портрета, но уже оконтурена голова с характерным лбом, выведен широкий нос, заметнее и заметнее пушистые усы…