Белые пятна - [35]

Ночью глухо шумит тайга. При свете звезд падь совсем голубая. Давно растаяла наледь, а ручеек все живет, все журчит, все отзванивает колокольчиками свою бесконечную песенку. Холодным светом отливает осклизлая глыба гранита, оберегая водоем; в обе стороны разбегаются струи и тоже поблескивают, как две хрустальные подвески.

Среди гор люди раскинули табор — маленький мирок, волнуемый страстями и надеждами. Поздно, очень поздно уже, глубокая ночь, однако из одной палатки все еще слышится громкий говор, смех и разгульная песня. Иногда она прерывается озорным, требовательным, извечным: «Горько-о-о! Горько, черти!» И снова шум, смех, песня.

…Проводив уходивших последними Лиду с Костей Мосалевым, Настя вернулась в палатку. Глаза ее сияли, лицо разрумянилось, пунцовые губы слегка шевелились, шепча что-то радостное.

— Милая моя! — Виктор поднялся навстречу, мягко обнял ее.

Шипя, оплывала свеча…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Это произошло неожиданно. Дронов зачищал дно шурфа, изумленно присматриваясь к новой породе. Такого еще не было. Он несколько раз ковырнул ломом: не берет. Зачистил, замел рукавицей и на коленях внимательно исследовал коренную: ни трещинки в бугристом монолите!

— Пегматит! — решил Дронов, вспоминая частые беседы коллектора. Ошибки нет, все-таки их, шурфовщиков, научили отличать красновато-бурые гнейсы от поблескивающих пегматитов. Событие, ей-ей, событие! Об этой породе только и разговору: на работе, в столовой, в палатках — всюду, где сойдутся-встретятся. И вот она, «слюдосодержащая порода», найдена им, рабочим Дроновым из бригады десятника Кости Мосалева. У ребят в ходу смешливое: «Петренкин пенек». Теперь это, поди, забудут, новое есть: «Шурф Дронова». Хо-хо-хо! Здорово! Вздохнув всей грудью, он засмеялся и любовно пошлепал ладонью сырую породу. Потом выскочил из шурфа. Повыше работал Зубков, ниже Девяткин.

— Как у тебя? — крикнул он Девяткину.

— Зачищаю. Ровно, вроде площадки, — ответил шурфовщик.

— Десятника не видал?

— Внизу.

— Позови. Нужен он.

— Мосалева наверх, к Дронову! — заорал Девяткин.

— Мосалева наверх, к Дронову-у-у! — прокатилось по склону.

…Мосалев прыгнул в шурф; над ямой склонились ребята.

— Ну-ка, лом! Девяткин, сбегай к Разумову. Зубков, принеси четыре патрона.

Костя облюбовал место, забурил. Дронов ему мешал, но все же, толкаясь в тесном шурфе, они работали оба и впервые бурили непустую породу.

Когда прибежал Разумов, отладка кончилась — на борту шурфа № 36 лежал увесистый кусок породы с неровными, рваными краями. Пахло прелью и пороховым газом. Дронов долбил другой кусок. Разумов с удивлением заметил его скупые, осторожные удары киянкой.

Виктор исследовал шурф; к самым глазам поднес крошечный кусочек, прищурился. Потом, не вылезая из шурфа, осмотрел отколотую породу.

— Жила, Костя? Жила! — воскликнул он.

— Жила! Ну, Дронов? Скоро ли?

Еще два-три осторожных удара. Так колют на ладони кусок сахара. Камень раскололся на две половины; в руках Федора крупные, в ладонь, куски в крапинах, гладко-блестящие, отливающие густо-рубиновым цветом.

Вся бригада Мосалева вертелась волчком вокруг шурфа. Шум, крики, взволнованные лица, горячие взгляды, протянутые руки.

— Костя, отколупни и мне! Хоть чуточку!

— Будь другом! Вот так находка!

— А мне-то! Костя! Поровнее, поровнее… Матери пошлю в письме. Ах, елки-топорики!

Костя ногтем колупал слюдяные кристаллы, осторожно протягивая тончайшие пластинки в черные, ставшие такими нежными, руки.

Из таежного редколесья показалась толпа: шли шурфовщики с ближних линий десятника Разумова. С подножия гольца поднимались вверх рабочие десятника Курбатова.

Но не это удивило Разумова. Словно уговорившись, люди шли с полным инструментом — лопаты, крепкие кайлы, увесистые ломы.

— Слюда! Слюда! Какой он — наш слюда? — еще издали кричал Айнет.

— Жила, жила, Айнетка! — отвечали ему хором.

Через час к шурфу Дронова подошел инженер Лукьянов. Толпа человек в пятьдесят бесновалась радостью и надеждой, требовала, кричала, смеялась. Григорий Васильевич был сильно взволнован. Этого не скрыть. Он спустился в шурф. Впервые рабочие увидели в его руках сильную лупу и компас.

— Хочет узнать о падении и простирании жилы, — шепнул Разумову более опытный Мосалев. — Что с народом творится, Витя, мать честная!

— Ничем их не заставишь теперь работать там, где пусто. Да и надо ли такое-то, а, Костя?

Лукьянов выпрямился. Дронов подал ему руку, выдернул наверх. Он не отходил от шурфа № 36, рассказывая каждому, как рукавицей очищал тело породы, как бурил, как колол — «разбирал» породу, как протянул Косте кристалл, величиной с ладонь.

— Товарищи! Нам удалось обнаружить пегматит. Что это: мелкая линза или большое поле — мы еще не знаем, — совершенно другим, чем у народа, голосом заговорил инженер Лукьянов. — Еще не знаем, да… Но у нас в руках есть свидетельство — слюда хороших номеров. Сейчас наша задача в том, чтобы узнать, сколько на один куб породы придется слюды. Мы сделаем так: бригада Мосалева с сегодняшнего дня прекратит поиски. Люди займутся вскрышей, будут проходить магистральной канавой вдоль пегматитового поля.

Шурфовщики заколыхались, зашумели. Голос инженера утонул в разноголосом крике: