Белые пятна - [17]

Шагая по своей палатке, он думал о Москве, о большой столичной квартире, которую охраняла родня, и в первую очередь няня Марфа. Ему хотелось побыть дома, постоять перед незаконченными полотнами деда-художника… Сколько ошибок наделано в жизни, которая только началась.

Лукьянов продолжал рассуждать о французах:

— А как изумительно верно освещают они русский вопрос! Я перестану вас уважать, если вы не согласитесь, что мы должны простить предкам все, что они натворили ненужного и жестокого, за созданную ими величественную империю, по сравнению с которой… — Григорий Васильевич замолчал и сильно потер виски: — Все-таки я пьян. Пьян. Да, пьян. Не обращайте на меня внимания. Хорошие книги, правда? Да что с вами приключилось? Почему вы все время молчите?

— Я устал сегодня больше обычного, Григорий Васильевич, — ответил Разумов. — Ходил-ходил, думал-думал… Э! Я с удовольствием возьму, почитаю.

Лукьянов достал из полевой сумки циркулярное письмо. Когда он заговорил, Разумова поразила твердость голоса отрезвевшего инженера.

— Вчера я получил вот это письмо — экономический обзор деятельности треста и нашего управления. К письму приложена краткая записка Истомина. Неутешительная, Виктор: нам не дадут людей. Обещают только двух коллекторов. Истомин рекомендует управиться с планом работ, полагаясь только на наличные силы. Каково?

Разумов мысленно прикинул объем работ.

— Это невозможно, Григорий Васильевич, — равнодушно заявил он. — У нас не подготовлены линии.

— Что же я могу поделать? Однако вы об этом письме никому… Слышите? Нельзя, чтобы опустились руки.

— Не прекратить ли в моей бригаде рубку просек? А может переключить всю бригаду на Южный склон? Говорят, на Южном давно надо вести поиски.

— Ни в коем случае! Этого своевольства нам не простят. Буду откровенен: мне самому это осточертело. Но что делать? Не мы определяем задания.

Сбитый с толку окончательно, десятник молчал. Потом, захватив стопку книг и журналов, он отправился к себе.

2

Катер быстро шел по Мане. На палубе перед рубкой помещались пассажиры. Ровно рокотал мотор. Белела за кормой бурунная дорожка от винта. Ветер трепал косынки женщин и волосы мужчин. Навстречу неслись каменные изломы скал, пологие уступы с деревьями у самой воды, уходили ввысь гольцы. Вечернее небо нависло над рекой и хребтами. Шлепая по воде плицами, однопалубный пароходик тащил за собой связки карбасов.

К компании Истоминых присоединились гости из Ленинграда, ежегодно приезжавшие на Ману: инженер-геолог Борис Павлович Коробов и архитектор Алексей Иванович Рудаков. Они каждое лето приезжали в поселок — изучали район, утрясали планы, занимались дорогами и многими другими полезными вещами, связанными с промышленным освоением края.

Анта с Тушольским стояли на самом носу катера.

— А хорошо! — произнес Тушольский.

— Хорошо! — живо откликнулась девушка. — Ужас до чего люблю… Не хочется уезжать.

— Оставайтесь, — подзадорил девушку Тушольский. — Но как жить без… — он не досказал, но Анта поняла.

— Ну и жила бы как все! Впрочем, ерунда. Закончу институт и вернусь сюда. Готовьте для меня больничку, Андрей Павлович.

Тушольскому нравились живое лицо и глаза Анты, ее стройная фигура, ее общительность, мягкий грудной смех. «Она мало похожа на отца, — думал он. — В нем слишком много от специалиста старой школы…»

— А пока обязательно поеду на Северный, — слышит он голос Анты. — Андрей Павлович, говорят, Елена Васильевна там на все руки, даже оперирует. Правда? Она же фельдшер?

— Кажется, так, — пробормотал Тушольский. Он бывал на Северном, но к Елене Васильевне не заглядывал. — Не близок свет — Северный, — сказал он, — двести с лишним километров. Стоит ли вам терять время каникул?

— Стоит, очень стоит! Я с радостью поработала бы у Елены Васильевны, хоть сиделкой. Ведь какая практика!

Андрей Павлович искоса взглянул на юную собеседницу: ни тени шутки в лице. Он одобрительно крякнул.

— Здешней больницей заведует опытный врач, — заметил он.

— Да, конечно. Но папа не разрешает, мама тоже против. Воюю с ними. Помогите, Андрей Павлович.

— Чем?

Анта уловила в его голосе одобрение и продолжала еще азартнее:

— А скажите папе — и все. Он вас непременно послушает. Хорошо? Я вам завтра напомню.

— Не нужно напоминать. Сделаю.

Катер разворачивался против течения. Моторист прибавил оборотов. Ветер холодом пахнул в лица. Солнце садилось. Пассажиры перебрались в салон — единственную каюту на катере. У круглого столика хлопотали женщины.

— Перед употреблением — взбалтывают. — Коробов, блестя глазами, встряхнул две бутылки. — Валерия Федоровна, доверяю вам сие вместилище веселья. — Геолог поднялся и с грацией дрессированного слона перегнулся через стол, протягивая старшей Истоминой бутылку карданахи.

— Мужичкам принять во внутрь по стопке водчонки, женщинам — вина, — балагурил он.

Круглые иллюминаторы струили на стол косые лучи солнца. Лучи зажигали разноцветным огнем бутылки и бокалы, золотили волосы женщин. Из пробки вычурного графинчика какао-шуа пролилось несколько капель, сверкнула и исчезла янтарная змейка. На излучине пропали солнечные блики. Стол со всем убранством сразу потускнел. Темнело.