Белые кони - [36]

Кельсина жена Елизавета умерла два года назад. В последние часы громко звала она своих сыновей и внуков, всех вспомнила, никого не забыла, кричала ясно, отчетливо, уставясь просветленным взором в глубину горницы. Кельсе было страшно. Сыновья на похороны матери не приехали: двое ловили рыбу нототению в Атлантическом океане около острова с мудреным нерусским названием, а третий работал в Африке, строил какой-то завод. Денег они выслали, а сами не приехали. После похорон получил Келься от своих сыновей по письмишку, а потом как обрезало. Иной раз на старика находило сомнение: а были ли у него вообще сыновья? Во дворе конюха бессчетно расплодилась птица. Дело в том, что куры неслись в местах, куда старик не мог добраться. Яйца копились, куры высиживали их, и через некоторое время во дворе появлялся очередной выводок.

В один из вечеров, отправляясь на конюшню, Келься приметил у плетня Петеньку и старого Маратка, который дремал, положив голову на лапы.

— Уеду я отсюда, Маратик, — растроганно говорил Петенька. — Невмоготу мне стало. Тут мне не житье. Точно говорю. Я ведь, Маратик, в самом деле любил Тоню-то. Не веришь? Тонкой души человек был. Не то что моя баба. Не может Олюха восчувствовать. А я люблю обхождение… И-эх! Насовсем уеду. Махну, только меня и видели…

Увидев Кельсю, физкультурник смутился, но потом сделал серьезное лицо. С односельчанами он был всегда серьезен.

— Гуляете? — спросил Петенька.

— Оно, конешно, пользительно, — несколько стесненно оттого, что ненароком пришлось услышать откровенные человеческие излияния, произнес дед.

— А воздух-то! Воздух-то каков! — воскликнул Петенька. — Отменный воздух!

— Верно. Воздуха́ у нас племенные.

— Нигде я не дышал таким воздухом. Взять Астрахань. Или тот же Крым. Не то.

— Тебе виднее. Весь свет изъездил.

— Не хвастаясь, скажу, кое-что повидал.

— Сколько время-то? — спросил старик.

— Без пятнадцати одиннадцать, — глянув на часы, ответил Петенька.

Келься задрал голову и начал смотреть в небо, усеянное мелкими высокими звездами. Петенька тоже посмотрел на звезды:

— Ты что, Кельсий Иванович?

— Спутников ищу.

Некоторое время оба молча рассматривали небо.

— Нету… — сказал физкультурник.

— Один должон быть, — уверенно ответил Келься. — Вчерась в аккурат в это же время пролетал около Большой Медведицы.

— Вчера пролетал, а сегодня может и не пролететь, — сказал Петенька, однако снова начал шарить глазами по небу.

— И то верно, — согласился дед, опуская голову. — Сколько их там шастает! Господи ты боже мой… А я, помню, когда в первый раз, на гражданской, ероплан увидал, так со страху чуть с ума не сошел.

— Мне бы в космос… — вздохнул Петенька.

— Зачем?

— Ну ты даешь, Кельсий Иванович! Зачем… Да я такого вопроса, извини, и не понимаю.

В темноте мыкнула корова, и следом донесся злой бабий голос:

— Стой! Стой, говорю!

— Никак, Олюха?

— Она, — приваливаясь к плетню, уныло ответил Петенька. — И корова-то такая же дурная. Дай закурить.

— Да ведь ты не куришь.

— С такой женой запьешь, не то что закуришь.

Затянулись дымом. В тишине хорошо было слышно, как дзинькали о ведро тугие струи молока — Олюха доила корову.

— Хозяйственная у тебя баба, — сказал старик. — Ты у ней как у Христа за пазухой.

— Ревнует. Сил нет.

— Не без дела…

— И ты туда же, Кельсий Иванович, — грустно сказал физкультурник. — Как на духу говорю — ни в чем не виноват. Взять сегодня. Чего взъелась? Ну хлопнул я продавщицу Лизку пониже спины, а Олюха и понесла. И негодяй, и прохвост, и бабник…

— Бабник и есть. — Петенька удивленно уставился на конюха и даже перестал курить. — Ни одну юбку не пропустишь. Идет баба, а ты уж тут как тут. И зыркаешь, и зыркаешь.

— Посмотреть нельзя? — вскипел Петенька.

— Трепло ты, Петр Иванович, — сказал Келься. — Насчет учительши тоже. Ведь сам раззвонил. Может, ничего и не было, а звону на всю деревню.

— Я?! Раззвонил? Да ты что, Кельсий Иванович, за дурака меня принимаешь?

— Говорили мне, как ты в клубе перед ребятней хвастался.

— Ну, это… Бывало…

Петенька завозился. Хрястнул плетень.

— Петя-а! Петр! — раздался Олюхин голос.

Физкультурник пригнулся, стараясь скрыться за спиной Кельси, но старик торопливо отступил в сторону.

— Уволь, Петр Иванович. Она и мне поддать может.

— Пе-етя-а!

— Она такая! — согласился Петенька. — Здесь я! Здесь! Чего орешь?

Он поспешно шагнул к выплывшей из темноты жене.

— Овцы не кормлены! Воды в баню не натаскал! Мужик! Какой из тебя мужик? — отчитывала Олюха мужа.

— Ладно, ладно… — оправдывался физкультурник, шагая следом за супругой.

Дед Келься, ухмыляясь, открыл отвод и вышел за околицу. В деревне погасли огни, избы потемнели и сделались как бы больше, массивнее. Журавель над колодцем, до этого освещаемый светлым окном, теперь слился с чернотой неба, исчез, да и вообще все ближайшие предметы — стога сена, трухлявая сараюшка, школа с мезонином, телеги с поднятыми вверх оглоблями, бани над речкой — погрузились во мрак.

Келься подошел к конюшне и сел на широкую колодину. Сидел он долго. Далеко за островами работал движок. Где-то прогудела машина. Вскрикнула ночная птица. Ненадоедливо звенели и звенели цикады. Плеснулась в речке большая рыбина, а может, выдра.